Тайна двойного убийства

Шершевич где-то там показывал свои владения, но я была уже почти убеждена, что Любарской здесь нет. Не могла же, в самом деле, взрослая современная женщина прятаться от нас где-нибудь под кроватью, как в старинном бульварном романе. Странно все это. Впервые я гоняюсь за потерпевшей, ищу ее Бог знает где. Да и как не искать, если случилось то, что случилось. Тот черный холмик под молодой березкой разве забудешь?

В комнате было тихо, никто не нарушал молчания. Я любовалась песиком, который, видимо, успокоившись, вдруг встал, переменил место. Теперь его продолговатый с черным сочным кончиком нос почти упирался в стеллаж с книгами, смешной коротенький хвостик подергивался. Время от времени пес шумно втягивал в себя воздух и дружелюбно чихал, обрубок хвоста ходил ходуном.

Слава тоже наблюдал за собакой и, я заметила, к чему-то приглядывался на стеллаже.

Возвратившийся вскоре в комнату Антон был мрачен, зато Шершевич заметно повеселел. Любарской с ними не было. Шершевич обратился ко мне:

— Ну вот, вы теперь знаете мою "страшную” тайну, — он криво усмехнулся, показал на неподвижно сидевшую жену, — Зина очень больна. Может жить только на даче. Конечно, домашний уход дороже, приезжают врачи, нанимаю сидеть с ней разных женщин, тех, кто согласится. Разных женщин, — повторил он. — Не это ли ввело в заблуждение соседей? Думаю, да, именно это. И, не правда ли, меня можно пожалеть? — он смотрел на меня, но взгляд не вязался с просьбой о жалости — был колючим, злобным. Светлые глаза словно заволакивались, подергивались злой влагой, лицо оставалось бледным.

— У вас ко мне будут еще вопросы? — спросил он.

— Да, — подтвердила я, — вопросы будут. В том числе о Сватко.

— Разрешите тогда увести жену, — попросил он.

Я молча кивнула. Шершевич, как раньше, придерживая за талию и что-то шепча, повел жену в другую комнату. Собака потрусила было за ними, но не успела выйти. Дверь захлопнулась, и пес, постояв, вернулся на прежнее место у стеллажа.

— Осмотрели все, даже гараж и территорию. Нет аптекарши. Вы не могли ошибиться? — спросил Антон у Браво.

Тот покачал головой:

— Нет, я не ошибся. Серая "Волга” стояла здесь ночью. А Любарская жила как минимум два дня. Я видел сам. Ренату Леонидовну знаю. Они и раньше бывали здесь, эти женщины. Не пойму, зачем он отрицает? Хотя бы про Любарскую сказал, — искреннее недоумение было в голосе свидетеля.

Пора было заканчивать работу. Отодвинув высокий стул, я присела к столу, чтобы заполнить протокол обыска и попросила Антона:

— Скажи ему сам. Неужели он так и не понял, что случилось?

Антон лишь пожал плечами. Когда Шершевич вернулся, капитан начал разговор:

— Виктор Викторович, сегодня утром погибла Сватко… Шершевич просто осел на диван у камина, схватился за голову:

— Где? Как? — прошептал он.

’’Неужели можно так играть? — подумала я, глядя на него. — Нет, он не прикидывается”. Опять заныло у меня сердце, заныло от одной только мысли, что я причинила боль человеку, неужели это напрасная боль? Неужели опять я бьюсь, как муха в паутине, не в силах вырваться из какого-то заколдованного круга, порочного круга, за которым находится истина, так необходимая мне. И Антону, и Гулину, и многим еще людям…

Я вышла из-за стола, подошла к Славе, который продолжал стоять у стеллажа возле собаки. Слава, казалось, не обращал на нас никакого внимания, не проронил ни слова. Он все это время находился у полок, где были книги, фужеры, какие-то безделушки.

И тут внезапно мне показалось, что у меня закружилась голова. Я протянула руку, ища опоры, и в тот же миг, отброшенная сильным толчком, упала на диван рядом с Шершевичем. Отскочила в испуге собака, а стеллаж медленно-медленно отходил от стены, образуя щель, у которой уже стоял Слава, прижавшись к стене и вставив в проем ногу. Мягко, как огромная кошка, к движущемуся стеллажу прыгнул капитан Волна, они встали рядом — тоненький Слава и мощный Антон, который, я видела, выдвинул вперед плечо, прикрывая товарища.

Я оцепенела на миг, а тут еще вдруг от двери раздался громкий, истерично-издевательский хохот, заставивший меня вздрогнуть и оглянуться. Дверь, в которую Шершевич только что увел жену, была настежь открыта, и Зинаида стояла в проеме. Одной рукой она зажимала себе рот, от чего смех казался странно прерывистым и жутким. Другой рукой женщина показывала вперед, на шкаф.

Шершевич, вскочив, бросился к жене, а я снова глянула на стеллаж и увидела, что из-за него показалась донельзя смущенная невысокого роста полноватая миловидная женщина.

Антон посторонился, пропуская ее, и изумленно воскликнул:

— Любарская! Рената Леонидовна, как же так? Что вы там делаете?

— Вот вам и весь фокус, — заметил Браво, сохранивший полное спокойствие во время этих необычных событий.

Любарская между тем обратилась прямо к капитану, словно не замечая никого вокруг:

— Что вы сказали? Погибла Сватко? Галина Михайловна? Это правда?

Так вот что выманило Любарскую из тайного укрытия! Известие о гибели Сватко!

— Да, — ответил Антон, — она погибла.

— Когда? Где? Ведь мы расстались сегодня утром!