Тайна двойного убийства

Доказательств достаточно, поработали мы добросовестно, и за это дело я спокойна. Правда, обвинительное заключение получается довольно объемным, но не хочется упустить даже мелочи, пусть будет как будет, тем более что никто меня пока не беспокоил, а это случается совсем нечасто. Поистине, нет худа без добра. За окном погромыхивало, затем сыпанул крупный косой дождь, и капли его стекали по оконному стеклу, словно слезы по Василининой жизни.

Дождь успел наплакаться и перестал, а я все сидела за машинкой.

И тогда раздался, наконец, долгожданный звонок.

РОЗЫСК

Глава 4

— Конечно, я все понимаю, — Поддыхов встал — большой, непомерно грузный рядом с тоненьким стройным Ермаковым, — начальнику первая чарка, первая и палка…

Ермаков не ожидал такого резюме, разговор вроде бы и не намекал о палке, как, впрочем, и о чарке. Собственно, к кому первому, как не к Поддыхову, должен был он обратиться?

Сообщение поступило от него, от председателя кооператива. Естественно, с ним и первый разговор.

Поддыхов не скрывал и даже не пытался скрыть свою озабоченность событиями.

— Первый день беспокойства не вызвал, мало ли что — заболела, например, женщина. Хотя в таких случаях полагается звонить. Здесь у меня порядок намечается железный.

Поддыхов вздохнул, вспомнив порядки в своем бывшем НИИ, откуда пришел в кооператив. Те порядки были противны ему до тошноты просто физической. Противны бессмысленностью расточения времени, которого каждому отпущено так мало, до обидного мало. Здесь, став хозяином, Поддыхов ввел строгую дисциплину и не прилагал особых усилий к тому, чтобы она исполнялась. Достаточно глянуть серьезно, с легкой угрозцей — система действовала сама. Не желаешь — пошел вон, иди туда, где платят не за труд, а за присутствие, но платят грошики, на которые продремлешь всю жизнь, не сумеешь проснуться. Сам Роман Григорьевич, продремав таким образом лучшие свои годы, ужаснулся вдруг бессмысленности своего существования, которое с полным правом уже мог бы считать законченным нищенски, унизительно. А тут рисковое предприятие, и Поддыхов вступил на свежеоструганную палубу нового корабля, по-моряцки широко расставляя ноги, чтобы не быть смытым за борт во время неминуемой качки в неизведанном экономическом океане.

— Так вот, — продолжал он, не глядя на собеседника, — не очень обеспокоился в первый день. Хотя непорядок — бумаги закрыты у нее в сейфе, опечатаны. Наутро опять ее нет. Тут я Слонимского призвал. У того глаза вразлет — ничего не знаю, говорит, но вижу: врет. Врет, сволочь, вот что обидно. Отправил его домой к ней — вернулся ни с чем. Ну, говорю, ломать дверь к чертовой матери. Баба она не старая, но молодость минула, да и в молодости бывают несчастья. Мало ли. Жека о милиции завякал, нельзя, мол, без них. Тут я, каюсь, виноват, — крупные руки Поддыхова скрестились на груди, и эта бочкообразная грудь нависла над сидящим капитаном, так что пришлось чуточку отпрянуть.

— И опять, хоть виноват, объясняю. У вас волокиты больно много, а нам скорость нужна, быстрота. Жека Слонимский и еще с ним двое Иринину дверь открыли быстро, а что там было — вы знаете лучше, тут я не свидетель.

Ермаков молча кивнул. Конечно, что там, в квартире Росиной было, он знает лучше. Впрочем…

— Да я не об этом спрашиваю, — поморщился капитан, — это все известно. Вы мне скажите, не было ли у вас чего необычного? У Росиной главная жизнь была в кооперативе. Здесь я, предупреждаю честно, и рыть буду. Зачем мне с вами темнить, Роман Григорьевич, сыграем в открытую?

Поддыхов отошел к окну, словно не слыша слова капитана. Рыть здесь, в его кооперативе, можно. Особенно сейчас. Ну ройте, ройте — его разобрала злость, окрасила в багровый цвет мощный борцовский затылок, выдавший своим цветом недовольство хозяина.

— Дотошный я, Роман Григорьевич, — тихие слова Ермакова ударили в расцветший затылок, и Поддыхов повернул к капитану лицо.

— Да ладно, — сказал он устало и примирительно, — ройте здесь, ройте там. Не было у нас ничего такого. А с секретаршей — тем более. Ройте, ройте, ребята. Пока погляжу. Помните только: я первый затревожился и первый сообщил. Как, по-вашему, преступник сделать это может? В его интересах такое?

Ермаков пожал плечами, вот тогда-то Поддыхов сказал:

— Конечно, я понимаю. Начальнику первая чарка, первая и палка.

Слонимский