Тайна Эмили

– Сомневаюсь, что из-за нескольких пятен крови я наложил бы в штаны… или из-за плачущего младенца, который звал бы меня по имени. – И тут они возникли снова – эти ужасные молнии в его глазах, которые любой ценой должны были, видимо, довести Эмили до такого состояния, чтобы она изо всех сил пожелала вцепиться ему в горло.

– Если ты говоришь о моей сестрёнке, то она не младенец. Ей девять лет и… она все глаза себе выплакала, оттого что её старшая сестра исчезла!

– Как говорят: какая трагедия! Моё сердце разбито! – он патетично положил руку на грудь, откинув голову, но при этом продолжал улыбаться. В его глазах сверкал сухой испепеляющий мороз. Эмили не приходилось встречать людей, в ком было столько же злобы, как в Валентине.

– Всё в порядке, – Мерлин привлёк к себе внимание. – Валентин, ты, как всегда, привносишь в наш круг другое настроение, но я хотел бы просить тебя и всех остальных оставаться корректными и объективными. Эмили перед этим рассказала о своём последнем общении с сестрёнкой. Хотел бы кто-нибудь ещё поделиться с нами своими прекрасными воспоминаниями о мире живых?

Расмус хрипло рассмеялся.

– Их было такое множество, но для этого я должен был бы попросить вас предъявить документы.

Валентин застонал, но ничего не сказал. Вместо этого он откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и закрыл глаза. Эмили покачала головой при виде такой дерзости – надо же, лечь спать во время занятия! И сразу же подумала, что с удовольствием сделала бы то же самое. Но заснуть она не сможет – это уже ясно, а кроме того, ей не хотелось пропустить описания остальных, кто рассказывал о своих впечатлениях в мире людей. С каждым рассказом у неё крепло ощущение, что к ней возвращается часть её прежней жизни. И только когда Максиме долго и нудно стала описывать рисунок для вязания крючком, который она начала в свой последний вечер, взгляд Эмили скользнул в сторону Валентина. Он всё ещё сидел неподвижно, с закрытыми глазами, но улыбка с его лица исчезла и вернулась человечная мягкость, которую Эмили однажды уже заметила – в ту ночь, когда увидела его сидящим среди могил. Он выглядел тогда почти как ангел.

– Вы правы, – сказал Мерлин и вернул девочку к действительности. – Непросто обращаться к этим воспоминаниям, какими бы прекрасными они ни были. Но важно вновь и вновь вызывать в себе эти чувства, только так мы научимся управлять ими, а может быть, даже использовать их. Эмили, перед этим ты показала нам, как тебе недостаёт сестры. Ты могла бы более точно описать это чувство?

Любого другого Эмили бы высмеяла, так мало значения она придавала тому, чтобы говорить о своих чувствах и ощущениях. Но Мерлин кивнул ей, подбадривая, и она всё ещё хранила в себе чувство сопричастности, чтобы отклонить теперь его предложение.

– Мне не хватает её, – начала она. – Так, как прежде, когда я была в поездке с классом и мы долго не виделись. Это так, словно я потеряла часть самой себя, и вернуть её мне может только она.

Тут Валентин выдохнул:

– Что за слабоумие.

Эмили почувствовала нечто похожее на удовлетворение. Значит, он вовсе не спал. От мысли, что он тоже из ночи в ночь страдает от бессонницы, она едва не улыбнулась. Но девочка-дух с гневом взглянула на него – мальчика, всё ещё сидящего на стуле с закрытыми глазами, словно всё происходящее его совсем не касается.

– Прости, что ты сказал?

И прежде, чем на его лицо вернулась та самая улыбочка, мальчик ответил на её взгляд и повторил подчёркнуто медленно:

– Что. За. Слабоумие.

Мерлин открыл уже рот, но Эмили не позволила ему ничего сказать.

– Ты просто представления не имеешь, что…

– Это я не имею представления? – Валентин подался вперёд. – И это говорит именно та, которая на первом же собрании очень умело обругала Президиум Объединения неживых и получила за это вдвое больше занятий групповой терапии, чем каждый из нас?

Она пренебрежительно засопела:

– И этому удивляется тот, кто из-за проступка на галерее во время последнего общего собрания теперь должен предстать перед Дисциплинарным комитетом? Верится с трудом.

Козимо подробно рассказал ей о последнем прегрешении Валентина, которое навлекло на правонарушителя изрядное раздражение. Хотя для Валентина это, очевидно, не имело большого значения.

– У нас вообще нет ничего общего, – возразил он. – Ты слепа и глуха к вещам, которые очевидны, и цепляешься за то, что для тебя потеряно. Такое не могло бы мне даже присниться.

Эмили скрестила на груди руки:

– Меня совершенно не интересует, что тебе может или не может прийти на ум. И поэтому у меня нет ни малейшего желания понять, что ты мне, собственно, хотел сказать. Наверное, это от того, что ты всё время стремишься выглядеть таким дьявольски холодным, не так ли?

– Тебе бы не помешало начать так потихонечку думать, – заметил он. – На тот случай, если ты вдруг пропустила: ты умерла. Во всяком случае, с всеобщей точки зрения там, наверху. А это означает, что твоя сестра сейчас, возможно, плачет. Но со временем она привыкнет, ведь она живая. А ты навсегда останешься здесь.

Эмили покачала головой.