Тайна Эвелин

– Кажется, у меня тут кое-что принадлежащее вам, – ответила женщина.

Эвелин вынуждена была признать, что женщина – вряд ли мошенница, хотя плохо представляла, чем выдают себя мошенники. У женщины был хороший, четкий выговор с легким местным акцентом. Но Эвелин все еще испытывала скепсис. Она уже много лет практически не выходила из дома, поэтому ей трудно поверить, что к этой женщине попала какая-то ее вещь, но теперь ей очень хотелось это проверить – на что женщина, если она мошенница, и возлагала надежды. Эвелин решила проявить осторожность.

– Вот как? – отозвалась она без малейшего интереса, как ей казалось.

– Да. Это дневник за 1983 год.

От этих слов Эвелин слегка пошатнулась и схватилась за дверную ручку, чтобы не упасть.

– Я работаю в благотворительной лавке «Доброе сердце», – продолжил голос.

Дальнейших объяснений Эвелин не понадобилось. Она отодвинула засов, повернула защелку и открыла дверь. На пороге, на почтительном расстоянии, стояла молодая женщина, та, что рассматривала ее окна. Эвелин дала ей примерно тридцать лет, хотя она выглядела не по годам измученной. От карих глаз и узкого рта струились вниз морщинки, скулы резко выпирали, хотя создавалось впечатление, что раньше ее лицо было полнее. Темные волосы до плеч были аккуратно причесаны, но она все время их трогала, как будто боялась, что они растрепались. Можно было бы назвать ее хорошенькой, если бы не изможденный вид.

– Дневник у вас? – спросила Эвелин без дальнейших церемоний.

Женщина, не ждавшая такой прямоты, послушно кивнула, прикусив нижнюю губу. Эвелин решила, что дневник лежит в ее матерчатой сумке, перекинутой через плечо, но гостья не спешила ее снять и передать сокровище владелице.

– Можно мне войти? – спросила женщина. – Я бы очень хотела немного с вами поговорить.

– О чем? – спросила Эвелин, все еще протягивая руку за дневником.

Женщина убрала за ухо непослушную прядь волос, переминаясь с ноги на ногу.

– Вы Эвелин Маунткасл, актриса?

У Эвелин ускоренно забилось сердце. Эвелин Маунткасл, актриса. Эти слова разбудили в ней ностальгию, и такую сильную, что уголки ее рта дернулись вверх. Спохватившись, она превратила свои губы во всегдашнюю скорбную скобу.

– Да, это я, – горделиво ответила она.

Женщина улыбнулась, и от улыбки ее лицо вмиг помолодело, пропало впечатление изможденности.

– Я узнала об этом от матери. Выходит, вы были знаменитостью.

Эвелин пожала плечами.

– Разве что недолго, – ответила она. – Все это в прошлом, я больше не играю.

– Почему?

Прямой вопрос застал Эвелин врасплох. Она озадаченно нахмурилась.

– Так и не представилось возможности, – объяснила она.

Женщина задумчиво кивнула, все еще не делая попыток отдать дневник. Смелая, подумала Эвелин. Сама она тоже была не робкого десятка.

– А вы? Вы сказали, что служите в благотворительной лавке.

Женщина опять кивнула, в этот раз с непонятным Эвелин выражением лица. Что это было: разочарование своей жизнью – хотя в самой ее работе Эвелин не увидела ничего дурного – или тоска? Возможно, чувство утраты? Скорее последнее. На лице женщины читалось именно это чувство. Эвелин нетрудно было его распознать, потому что она сталкивалась с тем же самым всякий раз, когда смотрелась в зеркало.

– Но вам этого мало, – задумчиво продолжила Эвелин, как медиум на сцене. – Вы пошли туда не по своей воле.

Женщина покачала головой.

– Я барристер, – сообщила она, избегая взгляда Эвелин и разглядывая стену дома. – Но в настоящий момент я не практикую.

Больше она ничего не сказала, хотя могла бы, как поняла Эвелин. Не впустить ли ее в дом? Не выведать ли ее историю, вернув заодно свой дневник? На мошенницу она не похожа, на убийцу, прячущую под подолом топор, тем более. Эвелин вдруг поняла, как сильно соскучилась по обыкновенному человеческому общению, по собеседнику, который разговаривал бы с ней охотно, а не по обязанности.

Она открыла дверь немного шире и жестом предложила незнакомке войти.

32

Пип последовала за Эвелин в дом. Дверь за ее спиной закрылась, этот унылый звук разнесся по безмолвному дому, и уличный шум мигом стих.

Она очутилась в темном затхлом коридоре, пропахшем пылью. Эвелин подвела ее к двери справа, за которой, видимо, располагалась гостиная. Туда тоже не проникал дневной свет, но Эвелин уверенно подошла к окну и открыла жалюзи, впустив в комнату солнце. Вокруг нее поплыли в полоснувших воздух лучах потревоженные пылинки. Комната пропахла запущенностью, Пип предпочла не гадать, когда дверь в нее открывали последний раз. Будь ее воля, она бы настежь распахнула окна, чтобы сюда хлынул свежий воздух, но нет, пришлось молча мириться с недостатком кислорода.

– Пожалуйста, садитесь, – предложила Эвелин, указывая на кресла с высокой спинкой по сторонам выложенного кафелем камина.

Кресла тоже были в густой слежавшейся пыли, скрывавшей цвет твидовой обивки – не то зеленый, не то бурый, нечто из начала двадцатого века. Кто-нибудь наверняка отвалил бы за это ретро целое состояние, но здесь оно выглядело попросту заброшенным.