В мою версию никак не вписывалось заявление майора Найтона, якобы видевшего Аду Мейсон в отеле «Ритц» уже после того, как «Голубой экспресс» покинул Париж. Его уверения звучали вполне убедительно, и все же, еще раз тщательно проанализировав все факты, я обратил внимание на два обстоятельства. Во-первых, по любопытному совпадению, и майор Найтон тоже проработал у вас всего два месяца. Во-вторых, его фамилия, как и фамилия вашей дочери, начинается с буквы «К»[160]
. А что, если — подумал я — это его портсигар был обнаружен в купе? В правильности моей догадки меня убедило поведение Ады Мейсон. Если предположить, что горничная и секретарь заодно, какую тактику ей следовало избрать? Ей показывают портсигар. Поначалу она теряется, но тут же очень умело наводит подозрение на мистера Кеттеринга. Bien entendu[161], первоначально в планы преступников это не входило. Козлом отпущения должен был стать не Кеттеринг, а граф де ла Рош — да и то в крайнем случае, если он не сможет доказать свое алиби. Однако если вы припомните мою первую беседу с горничной, то обязательно обратите внимание на одну примечательную деталь. Я натолкнул ее на мысль, что мужчина, которого она якобы видела в купе, был не граф де ла Рош, а Дерек Кеттеринг. Она никак не могла решить, кого ей лучше назвать, однако не успел я вернуться к себе в отель, как вы мне позвонили и сообщили, что горничная пришла к вам и сказала, что теперь точно вспомнила: она видела в купе мистера Кеттеринга. Этого я и ожидал. Объяснить ее внезапную уверенность можно было лишь одним: она успела с кем-то встретиться и получить подробные инструкции. Кто дал ей эти инструкции? Майор Найтон. Кроме того, произошло и еще одно малоприметное событие, которое могло не значить ровным счетом ничего, а могло значить очень и очень многое. В разговоре с хозяевами дома, где он жил, Найтон обмолвился о краже бриллиантов в Йоркшире. Случайность? Возможно. А возможно, — недостающее звено в цепи улик.— И все-таки, мосье Пуаро, я никак не могу взять в толк одного. Кто же вошел в поезд в Париже? Дерек Кеттеринг или граф де ла Рош?
— Ну, это как раз проще простого. Никто туда не входил. Ах, mille tonnerres[162]
— неужели непонятно, как все было ловко подстроено? От кого, спрашивается, мы знаем, что в купе вообще кто-то вошел? Только от Ады Мейсон. А ей мы верим только потому, что Найтон дал показания, в соответствии с которыми горничная сошла с поезда в Париже.— Но ведь Рут сама сказала проводнику, что ее горничная вышла на Лионском вокзале? — недоумевал ван Олдин.
— А! Это действительно очень интересный момент! Да, с одной стороны, у нас есть показания миссис Кеттеринг, но, с другой стороны, их у нас нет, ибо, мосье ван Олдин, мертвые не могут давать показания. Весь фокус в том, что показания, которыми мы располагаем, принадлежат не вашей дочери, а проводнику «Голубого экспресса» — а это, позвольте заметить, — совсем не одно и то же.
— Выходит, этот тип лгал?
— Отнюдь. Он говорил то, что думал. Просто женщина, которая сообщила ему, что оставила свою горничную в Париже, была вовсе не миссис Кеттеринг.
Ван Олдин уставился на него ошарашенным взглядом.
— Мосье ван Олдин, когда поезд прибыл на Лионский вокзал, Рут Кеттеринг уже не было в живых. С проводником беседовала не миссис Кеттеринг, а Ада Мейсон, которая переоделась в платье своей госпожи и заказала корзинку с обедом к себе в купе.
— Невероятно!
— Ну что вы, мосье ван Олдин, вероятно, вполне вероятно. Les femmes — да в наши дни — они все на одно лицо, так что различаешь их скорее по одежде. Ада Мейсон примерно такого же роста, как и Рут. Поэтому, стоило ей надеть роскошное манто вашей дочери и надвинуть на глаза ее лаковую красную шапочку, из-под которой выбивались рыжеватые локоны, проводник тут же — и это вполне естественно — принял ее за саму госпожу. Ведь до этого, если помните, он ни разу не беседовал с миссис Кеттеринг. Вот горничную он видел, но лишь мельком, когда та предъявляла ему билеты. Худощавая, одетая в черное женщина, вот и все, что он, вероятно, запомнил. Будь он человеком наблюдательным, он бы, конечно, заметил, что госпожа и служанка подозрительно похожи, однако это едва ли бросилось ему в глаза. И не забывайте, Ада Мейсон, не кто-нибудь, а Китти Кидд — актриса, для которой изменить внешность или голос — пара пустяков. Нет-нет, узнать переодетую служанку он не мог. Такая опасность преступникам не грозила. Действительно опасно было другое: обнаружив тело, проводник мог догадаться, что перед ним не та женщина, с которой он разговаривал накануне. Вот почему возникла необходимость изуродовать лицо убитой. Больше всего Ада Мейсон боялась, что Кэтрин Грей зайдет к ней в купе после того, как поезд покинет Париж, — и поэтому заперлась, предусмотрительно запасшись корзинкой с обедом.
— Но кто же убил Рут? И когда?