Тайна исповеди

Нарком велел своему референту направить меня на учебу. И вот в 1938 году я прибыл в Харьков для прохождения учебы в Промакадемии. Общежития там были хорошо оборудованы, в большинстве комнат имелись радиоприемники, в то время это была новость. А также две ванны и два циркуляционных душа. Питались мы в столовой закрытого типа, там кормили хорошо и не дорого.

Стипендия на первых курсах 650 рублей, на последних двух — 750. Мне как многосемейному с самого начала занятий ежемесячно доплачивали с предприятия 200 рублей.

В нашей группе учился передовик Стаханов. Его уважали и любили за его простоту, доброту и чуткое отношение к товарищам. Но он неоднократно нарушал порядок и иногда по два дня не являлся на занятия. Причина такая. С Донбасса приезжали руководящие товарищи по производственным делам, и тов. Стаханов оказывал им помощь, ведь он пользовался большим авторитетом. Ну и эти дела не обходились без могорыча. За это неоднократно обсуждался тов. Стаханов в группе и на бюро горного факультета. Но он признавал свои ошибки. Чтобы он мог наверстать упущенное, с ним индивидуально занимался преподаватель — на дому!

А дальше — война…

Ровно через месяц после ее начала начались налеты.

Возле нашего общежития взорвалась авиабомба, воздушной волной в здании повыбивало стекла. Никого не убило, только ранило двоих. Днем мы занимались в своей школе, а по вечерам, как только по радио объявляли воздушную тревогу, шли на свои посты. Я дежурил обычно на крыше 7-этажного дома. Наверху мне нравилось больше, чем в бомбоубежище — по крайней мере видно, что делается кругом. Высоты я не боялся.

Инструкция была простая: как только на крышу упадет зажигательная бомба, надо поскорее потушить ее — иначе она прожжет крышу и упадет на чердак.

При ударе бомба воспламенялась, выбрасывая сноп огня высотой два метра. Оказалось, что потушить «зажигалку» не так уж сложно — всего лишь надо сразу засыпать ее песком или залить водой. Остатки зажигательных бомб становились нашими трофеями. У меня их накопилось 11 штук.

Однажды мы с двумя товарищами шли на дежурство. До школы дойти не успели — объявили воздушную тревогу. Мне удалось проскочить, а моих попутчиков задержал патруль и отправил в бомбоубежище. Дежурить на чердаке мне пришлось одному. Я зажег лампу «летучая мышь» и осмотрел свое хозяйство: кучи песка, брандспойт. Скоро где-то над крышей загудели самолеты, захлопали зенитки. Раздался грохот, резко запахло дымом — и на чердак провалилась зажигательная бомба: дежурные не успели потушить ее на крыше. Я увидел целое море огня и почувствовал какой-то животный страх — но быстро преодолел себя, схватил шланг и направил струю воды на горящую бомбу, сбил пламя, потом залил стропила, они уж занялись. Когда бомбардировщики пошли вторым заходом, на чердак поднялся мой товарищ по фамилии Шейнин — для помощи. Вдвоем мы оставались на чердаке до отбоя воздушной тревоги.

Наступило затишье, несколько дней не было налетов. Началась эвакуация. Нам, студентам, поручили обходить квартиры в районе площади Борьбы и предупреждать людей. Уезжающим выдавали по 60 рублей денег и буханку хлеба, а из вещей разрешалось брать только самое необходимое. 16 октября 1941 года нам выдали дипломы об окончании школы и присвоили специальность горного техника. Когда закончилась торжественная часть, нас отправили в «Наркомуголь» — ликвидировать невывезенные архивы. Мы сжигали груды бумаг, выбрасывали из окон листки документов. В воздухе летали клочья пепла от сгоревшей бумаги, это было как серая метель.

Нам, выпускникам, предстояло выехать в распоряжение «Наркомугля», а это значит — в эвакуацию. Ехать в тыл никому не хотелось: стыдно было. Некоторые из нас категорически отказались уезжать и потребовали направить их на защиту столицы. К нам прибыл представитель из ЦК партии и стал рассказывать о том, что специалисты нужны на предприятиях в глубоком тылу, что решение правительства об эвакуации относится и к нам. Кто останется вопреки решению правительства, будет считаться изменником. В этот же день наше общежитие занял штаб какой-то войсковой части, а нас выселили. Пришлось все-таки уезжать.

К вечеру вместе с Лебедем и Андреевым из нашей группы и двумя товарищами с металлургического факультета, забыл их фамилии, мы пришли на Курский вокзал. Оттуда уходили последние эшелоны с эвакуированными. Вагоны были переполнены. Люди устраивались даже на площадках. В толпе мы увидели своих профессоров — Киршнера, Скочинского и Александрова, с женами. Старики не могли пробиться в вагон. Мы их все-таки устроили, нашли места — а сами втиснулись, тоже с огромным трудом, на электричку. В пути мы видели, что беспрерывно шли в Москву эшелоны с техникой и войсками, а обратно в тыл катили платформы с разбитыми танками и самолетами и санитарные вагоны.

Электричка наша доехала до конечной станции, там нам удалось пристроиться на открытой платформе с техникой. От дождя мы укрылись под разбитым танком.