Тайна Карлоса Кастанеды. Часть I. Описание мира

2. Зрительные впечатления в значительной степени усиливаются, глазу открывается та чистота восприятия, которая имела место в детстве, когда чувство не было еще автоматически подчинено идее. Интерес к пространственным отношениям снижается, а интерес ко времени падает почти до нуля.

3. Несмотря на то что интеллекту вреда не наносится, а восприятие становится намного совершеннее, воля претерпевает глубокие изменения в худшую сторону. Принявшие мескалин не видят смысла в каких-либо действиях и находят причины, в обычном состоянии побуждающие их к действиям и страданиям, глубоко неинтересными. Они не могут волноваться из-за этих причин, так как находятся более занимательные вещи, о которых стоит подумать.

4. Эти более занимательные вещи могут переживаться как существующие «вовне» (это было со мной) или «внутри» или в обоих мирах – внешнем и внутреннем, одновременно либо последовательно. То, что эти вещи действительно более занимательны, всем принимавшим мескалин кажется очевидным, если у них здоровая печень и спокойный ум».

Легко заметить, как «ключевые стереотипы» тоналя, его основные идеи дезактуализируются. Тональ «слабеет» прямо на глазах: снижается способность к «внутреннему диалогу» (1); идеи непрерывности, ожидаемости и стабильности теряют свою жесткость и легко «соглашаются» с альтернативными идеями (что мы увидим из описания некоторых опытов Хаксли, приводимых ниже); мотивация действия, порождаемая фиксированным «образом себя» сводится к нулю (3); а пространственно-временная координация, отвечающая за синхронность и полноту описания мира, теряет смысл (2). Кроме того, мы сталкиваемся здесь с тем же явлением – «переполнением информацией» тоналя, – как и в техниках по остановке внутреннего диалога, предлагаемых доном Хуаном. Обо всех вышеперечисленных эффектах можно прочитать и у других ученых, исследующих «измененные состояния сознания»[13].

Олдос Хаксли свидетельствует об обогащении своего восприятия так: «Исследователь обратил мое внимание на мебель. Маленький столик для пишущей машинки стоял в центре комнаты. За ним, если смотреть от меня, находился плетеный стул, а еще дальше – конторка. Эти три предмета образовали замысловатую структуру из горизонталей, вертикалей и диагоналей – структуру тем более интересную, что ее невозможно было понять с точки зрения пространственных отношений. Я смотрел на свою мебель не как прагматик, которому нужно сидеть на стульях или писать за столом, но и не как кинооператор или фиксирующий научный прибор. Я смотрел как чистый эстет, которого интересует только форма и расположение форм внутри поля зрения или на холсте картины. <…> Вот, например, ножки этого стула – как чудесна их округлость, а их полированная гладкость просто сверхъестественна! Я провел несколько минут (или несколько веков?), и при этом не только созерцал эти бамбуковые ножки, но и реально был ими, или, точнее, находился в них» («The doors of perception»).

Гипнотическую, завораживающую глубину обнаружили самые тривиальные вещи: книги, стоящие на полках, собственные брюки, закат солнца над равнинами Калифорнии…

Опыт Карлоса Кастанеды, безусловно, гораздо драматичнее, и, несомненно, дон Хуан приложил к этому руку. Он стремился предъявить ученику более широкий участок спектра Реальности, распахнуть перед ним такие бездны, чтобы его тональ никогда уже не вернулся к своей самоуверенности и самодовольству. В абсолютном одиночестве Мескалито продемонстрировал на кактусовом поле весь груз обусловленности и бессмысленности человеческого тоналя, сквозь обломки которого льется бесценный свет Реальности: