Тайна клеенчатой тетрадиПовесть о Николае Клеточникове

Наталья Николаевна зашла в свой закуток и вынесла оттуда довольно толстую тетрадь в светлой клеенчатой обложке. Михайлов открыл тетрадь на первой странице, поставил дату — шестое марта, но, подумав, переправил шестерку на толстую единицу, сказав Наталье Николаевне, чтобы и она, когда будет записывать со слов Николая Васильевича, никогда не ставила точное число записи: это на всякий случай, для вящей маскировки источника сведений. Попросил Николая Васильевича повторить, не очень скоро, текст первого агентурного донесения и следом за ним записал: «Плеханов, Георгий Валентинов, имеет в Тамбовской губ. вместе с другими наследниками 50 дес., учился в Горном институте, откуда выключен за нахождение в начале 77 г. Приметы: около 30 лет, среднего роста, рыжеватая борода в виде большой эспаньолки; одет прилично, носит серую драповую шапку, волосы светлые, стриженые, глаза серые, нос с горбинкой, лицо немного помятое, бороду начал запускать. Одет в пальто с меховым воротником, лиловое кашне, штаны клетчатые; знакомые его…».

Михайлов остановился, засмеялся:

— Вот п-покажу Жоржу его портрет, то-то удивится, он, изволите ли видеть, п-полагает, что полиция давно потеряла его след. Придется ему снять его эспаньолку. Но я вас перебил, Николай Васильевич. Прошу вас, продолжайте.

Клеточников продолжал:

— «…знакомые его: Анненский, учитель, дом Яковлева на углу Невского и Надеждинской, и Литошенко, на Петербургской стороне. Адрес неизвестен. Савицкий Цезарь Ипполитович, кандидат прав, дворянин Ковенской губернии Шавельского уезда, Тверская улица, двадцать, квартира четыре, социалист».

Шпионка: акушерка Прасковья Николаевна Дойлидова, Невский, сто восемь, квартира тридцать… Между прочим, Петр Иванович, та самая, у которой вы меня вначале хотели поселить, но адреса не знали, помните? — с улыбкой спросил Клеточников.

Михайлов, тоже с улыбкой, кивнул.

Клеточников, диктуя Михайлову, теперь не пересказывал записки, а читал все сплошь, по памяти, что запомнилось, а запомнилось, в сущности, все, — читал и сам удивлялся, что так легко вспоминает все это обилие деталей, цифр: запомнилось не только то, что он сам писал, это было бы неудивительно, он всегда легко, непроизвольно и надолго запоминал все, что ему ни приходилось писать, он мог бы теперь, например, без особого труда слово в слово вспомнить какое-нибудь уведомление господам дворянам, которые он сотнями изготовлял давным-давно у Корсакова в Ялте, — запомнилось не только это, но и то, что он лишь мельком прочитал, пока выписывал из личных дел агентов указанные ему абзацы, рылся в каталогах.

Он продолжал:

— По сведениям другого агента: «Иностранцева (сестра профессора) и Солодовникова образовывают кружки между рабочими с целью пропаганды. Глава их Соколова, начальница приюта на Каменном острове. Деньги дает им золотопромышленник Серебряков.

Киркор, служащая в управлении Боровичской железной дороги (Николаевская улица), устраивает вечера, где бывают литераторы, студенты и студентки и ведут преступные беседы.

Вольноопределяющиеся, фамилии не выяснены, ведут пропаганду в войсках, собираются в библиотеках…».

Шпион: Владимир Соколов, Коломна, Псковская улица, двадцать восемь, квартира один…

Закончив писать (запись этих и других сообщений заняла больше четырех страниц), Дворник закрыл тетрадь и написал на обложке: «Сообщ. агента». Сказал с улыбкой:

— Будем надеяться, тетрадка быстро заполнится.

Когда они, простившись с Натальей Николаевной, вышли на улицу и пустынным Троицким переулком пошли к Невскому, между ними вдруг возникла некоторая неловкость. Полквартала они шли молча, потом Михайлов несколько смущенно сказал:

— Николай Васильевич, п-прошу меня извинить, я хочу у вас спросить. Четвертого числа, когда вы были у Кутузовой и узнали об исчезновении Рейнштейна, а потом пришли ко мне, вы… догадывались о его судьбе? — Он подошел ближе, чтобы видеть лицо Клеточникова, но было очень темно, видно было только, что Клеточников кивнул. — П-почему же вы тогда ничего у меня не спросили об этом? Думали, что я вам не отвечу?

— Нет, я так не думал.

— П-почему же не спросили? — Подождав ответа (Клеточников молчал), Михайлов сказал мягко: — Я сам не сказал вам об этом, потому что… не решился. Кроме того, я думал, что вы, может быть, уже читали нашу прокламацию по поводу казни Рейнштейна. К четвертому числу уже было отпечатано некоторое количество экземпляров. — Он помолчал и сказал еще мягче: — Я п-понимаю, что вы должны были почувствовать, когда узнали об этом факте. — И снова замолчал. Потом вдруг сказал добродушным, слегка насмешливым тоном: — А хотите, я вам скажу, почему вы не спросили? Вы не спросили об этом по той же причине, почему и я вам не сказал: не решились… не хотели доставить мне неприятных переживаний, поставить в неловкое положение… чтобы я еще и за ваши переживания переживал. Не так ли? — Он опять приблизился к Клеточникову, всматриваясь в его лицо. — Разве не так?

Клеточников чуть усмехнулся. Подумав, ответил со сдержанной улыбкой, скорее — своим мыслям, чем прямо на вопрос Михайлова: