Тайна клеенчатой тетрадиПовесть о Николае Клеточникове

Еще помолчав и подумав, Гусев повернулся к своему столу, взял со стола и молча протянул Клеточникову телеграмму Слезкина. Клеточников читал ее под внимательными взглядами Гусева и Чернышева и никак не мог дочитать до конца, первая фраза поразила его, он невольно возвращался к ней глазами, чувствуя противный холодок в груди: «Рейнштейну нанесено четыре глубоких раны кинжалом в грудь, распорота щека, лицо разбито гирею, объяснительная записка была приколота на спине трупа…».

Все-таки он справился с собой.

— Я знал его… Трудно представить… — пробормотал он, возвращая телеграмму.

В эту минуту принесли еще одну телеграмму от Слезкина (ту, которую потом дали переписать Клеточникову), и вновь все забыли о Клеточникове.

Постепенно работа канцелярии вошла в нормальную размеренную колею. Клеточников справился с агентурными записками и сдал их Гусеву; тот, бегло просмотрев и ничего не сказав, передал их Кирилову. Клеточникову же поручил заняться телеграммой Слезкина (о Соколове); когда Клеточников и с этим делом покончил и больше делать ему было нечего, Гусев приказал ему помогать чиновникам, занятым собиранием и систематизацией сведений о других лицах, указанных Слезкиным. Число лиц, подозревавшихся в причастности к убийству Рейнштейна, росло, их указывал Слезкин, телеграммы от которого продолжали поступать в течение всего дня, указывали и Кирилов с Гусевым, несколько раз запиравшиеся у Кирилова для тайных совещаний с какими-то личностями, то ли чиновниками других экспедиций, то ли агентами, и этой работы хватило до конца дня. Тут неожиданно обнаружилось, что Кирилов должен срочно, в тот же день, выехать в Москву для производства дознания по делу об убийстве Рейнштейна, и Клеточникову пришлось вместе с Чернышевым еще и спешно выписывать для Кирилова сведения о нескольких московских агентах Третьего отделения — сведения, которые зачем-то понадобились Кирилову. Сведения эти хранились как раз в тех железных шкафах, возле которых Гусев определил место Клеточникову, в делах и списках личного состава агентуры — всей агентуры Третьего отделения, всей армии секретных агентов, сотрудников, по невинной канцелярской терминологии. Собственно, доступ к этим делам имели лишь Гусев с Кириловым да Чернышев, и вслух при Клеточникове о характере этих дел ничего не было сказано (правила соблюдения секретности требовали известной сдержанности в служебных разговорах), Клеточникову было позволено только переписать указанные Чернышевым абзацы из нескольких дел, сброшюрованных в толстые книги, но о характере этих дел легко было догадаться. Об этом можно было догадаться по недомолвкам, внезапным паузам или нечаянно вырывавшимся словам Кирилова, Гусева и Чернышева (трудно хранить секреты во время лихорадочной, спешной работы, притом от человека, с которым весь день находишься в одной комнате) и по тем абзацам, которые переписывал Клеточников…

Перед тем как занятия в канцелярии окончились, Кирилов, вернувшийся от Дрентельна, вызвал к себе в кабинет Клеточникова и Гусева и с улыбкой сказал Клеточникову:

— Александр Романович обратил внимание на прекрасно составленные агентурные записки, как и на почерк ваш, и пожелал, чтобы вы и впредь занимались агентурными донесениями, эта работа не всем переписчикам удается. Кроме того, узнав о вашем содержании, предложил повысить его до пятидесяти рублей. Объявляя вам об этом, милостивый государь, поздравляю с удачным началом и надеюсь, что так будет и впредь. Кроме донесений, — повернулся он к Гусеву, — поручите господину Клеточникову частные заявления. Кроме того, пусть он занимается всей перепиской о Рейнштейне, раз уж он начал с этого. — Он помрачнел, вспомнив о Рейнштейне. — Жаль Рейнштейна.