Тайна клеенчатой тетрадиПовесть о Николае Клеточникове

Второй снова кивнул и ничего не сказал. Конка проехала, и молодые люди перешли улицу, затем переулком прошли на набережную Екатерининского канала и вошли в подъезд углового дома, предварительно оглянувшись и убедившись, что за ними никто не следует и никто не наблюдает. Молодые люди были известными в среде петербургских радикалов деятелями революционной организации «Земля и воля», первого звали Александром Михайловым, по кличке Дворник, он же Петр Иванович, он же Иван Петрович, второго — Николаем Морозовым, по кличке Воробей.

В квартире на третьем этаже их ждали. В большой комнате им навстречу поднялся с дивана смуглый господин в изящной визитке и с улыбкой, как старому знакомому, протянул руку Михайлову. Господин был в золотых очках с синими стеклами, с бородкой, очень красившей его узкое, сильно суживающееся книзу лицо с большим лбом и большими спокойными, как бы усталыми глазами. Повернувшись к спутнику Михайлова, он представился:

— Клеточников Николай Васильевич.

Тот в свою очередь назвал себя, но очень неразборчиво, Клеточников, однако, не стал переспрашивать. Сели.

— Что же, Николай Васильевич, решились? — спросил, улыбаясь, Михайлов.

— Решился, Петр Иванович, — ответил, тоже улыбаясь, Клеточников.

— С год назад, когда мы с Николаем Васильевичем познакомились, — сказал Михайлов, обращаясь к Воробью, — а познакомились у кого-то из студентов-медиков, кажется у Шмемана…

— Да, у Шмемана, — подтвердил Клеточников.

— Мы с Николаем Васильевичем тогда рассуждали, — продолжал Михайлов, — есть ли какая-нибудь польза от деятельности нелегалов, не наносит ли она, напротив, вред общественному движению тем, что раздражает и ожесточает власть, заставляет усиливать полицейский надзор над обществом и тому подобное. А с другой стороны, можно ли в условиях России с положительной пользой действовать легально? Николай Васильевич тогда очень стоял за легальные действия, с этой целью, кажется, и в академии учился, хотел стать врачом и поселиться в деревне, лечить народ и влиянием на местную жизнь поднимать уровень среды. Не агитировать в народе, а примером своей жизни и трудом содействовать культурному развитию народа. Я правильно передаю, Николай Васильевич? — посмотрел он с улыбкой на Клеточникова, тот с улыбкой же кивнул. — Что же заставило вас передумать? Я слышал, вы ушли из академии?

— Да, ушел.

— Вы на каком курсе были? — спросил Морозов.

— Я и года не проучился, — ответил Клеточников. — Первый семестр прилежно занимался, а потом, после Нового года, было уже не до занятий. Я еще до экзаменов уехал из Петербурга… Вы ведь знаете, как начался этот год. У нас в академии вся жизнь переместилась в читальню и квартиры, где можно было дебатировать. Когда Засулич освободили, я был в толпе на Шпалерной и шел за ее каретой. Чуть ли не на моих глазах стрелял в жандармов и погиб бедный Сидорацкий. Потом эти известия с юга — аресты, казни… История повторяется, — сказал он вдруг со странной усмешкой. — Нечто подобное уже было, больше десяти лет назад. Также что-то надвигалось, готовилось, и я оставил учение, не кончив курса, я тогда учился в университете. Это было за год до покушения Каракозова. Но обстоятельства… мои собственные… были иные. Бывают времена, — сказал он после короткой паузы, со сдерживаемым волнением, очень искренне, — когда жизнь так концентрируется, что дни и часы делаются по значению, по влиянию на будущее равны месяцам и годам. Рядовое в обычное время событие в такое время приобретает особый вес. Когда думаешь об этом и думаешь о своей жизни, приходит в голову все перестроить.

Он повернулся к Михайлову:

— Вы вспомнили мои слова о среде. А я вспомнил ваши. Вы говорили, что прежние движения не удавались из-за разброда, что теперь нужна правильная организация, нужен центральный кружок, который руководил бы провинциальными. Вот я и подумал: не могу ли я быть вам полезен? У меня есть знакомые в провинции. Я не намерен оставаться в Петербурге. Я, конечно, не могу сказать, — вдруг заторопился он, — что мне вполне известны и ясны все ваши цели и планы, то есть вашего кружка, но, судя по нашим с вами, Петр Иванович, нескольким разговорам, по спорам со Шмеманом и по изданиям Вольной типографии, в том числе и по первому номеру «Земли и воли», который я уже видел и с которым вас от души поздравляю…

— Нас? — вопросительно посмотрел на него Морозов.

— Я знаю, что ваш кружок называется «Землей и волей», что Петр Иванович входит в этот кружок. Петр Иванович этого не скрывал, когда мы встречались, — объяснил Клеточников и нерешительно посмотрел на Михайлова.

Михайлов подтвердил:

— Мы с Николаем Васильевичем были об-боюдно откровенны, — сказал он Морозову. Затем снова обратился к Клеточникову: — Но мы вас перебили?

— Словом, у меня нет оснований думать, что мы не стремимся к одному и тому же, — закончил Клеточников.

— Так в чем, по-вашему, п-польза от нашей деятельности?