Тайна клеенчатой тетрадиПовесть о Николае Клеточникове

— Вы действуете, а это важно… теперь это важно, — отвечал Клеточников обдуманно и с твердостью. — Теперь, если все так будет продолжаться… то, что происходит в стране, реакция… очень скоро сложится положение, при котором любая культурная деятельность станет невозможной. Она и теперь почти невозможна. Вы это лучше меня знаете, вы можете судить по опыту ваших пропагаторов — сельских учителей, фельдшеров. Их выживают из деревни еще до того, как они начинают свою пропаганду… Правительство не считается с тем, что появился слой людей, которые уже не могут жить иначе, как по принципам, которые определяются сознанием. Мы с вами об этом говорили, Петр Иванович. Нужно заставить правительство считаться с этим. Весь вопрос в том, как это сделать. Когда-то вы сказали, Петр Иванович: организованной силе может противостоять организованная же сила. Я пришел к выводу, что вы были правы. Другого пути действительно нет… если, конечно, желать что-то делать… действовать.

Теперь он заметно волновался и умолк, чтобы унять волнение.

Морозов, видимо заинтересованный, живо заметил:

— Один из моих знакомых сказал так о нынешнем этапе движения: мысль, восставшая с оружием в руках.

— Как хорошо! — обрадовался Клеточников. — Это очень хорошо сказано! Мысль, восставшая с оружием в руках… чтобы заявить свои права гражданства, — тут же прибавил он.

Михайлов засмеялся.

— П-положим, дело не только в этом, — сказал он. — Дело еще и в том, чтобы добиться кое-чего для народа, коего мы считаем себя представителями, — доставить ему верховную власть и землю.

— Да, да, конечно! — согласился Клеточников. — Я понимаю. На первом плане, конечно, социальная программа. Но ведь одно другому не противоречит? Образ восставшей мысли и то, что вы назвали целью движения, Петр Иванович?

— На первом плане не только социальная программа, но и политическая: власть народу, — уточнил Михайлов. — Власть народу, как условие реализации социальной программы. К сожалению, м-многие еще продолжают думать, будто аграрную революцию можно произвести и при существующем порядке. Ну да жизнь ск-коро научит уму-разуму. Между прочим, Николай Васильевич, как вы относитесь к идее народоправия, вас эта идея не смущает? Помнится, я все порывался спросить вас об этом… тогда, прежде. Помните, все заговаривал с вами о религиозном сознании народа, а вы мне об атеизме все толковали? — вдруг спросил он со странной улыбкой, иронической и как бы напряженной, даже тревожной, словно он вдруг почувствовал себя не совсем уверенно и иронией хотел это чувство преодолеть.

— Помню, — очень серьезно ответил Клеточников, пристально за ним наблюдая.

— Так вот-с, — продолжал Михайлов прежним непринужденным тоном. — Все-таки темная масса, та самая необработанная к-культурой среда, уровень коей вы хотели бы поднять до своего, и вдруг — ей все права и власть?

Не слишком ли? Сможет ли она сама устроиться должным образом? Не полетит ли вверх тормашками вся наша культура, которую мужик вправе считать чуждой себе и враждебной, ведь она на его, мужицком, поту поднялась? Конечно, мы м-можем надеяться, что на руинах этой культуры, современной цивилизации, народ построит новую, справедливейшую культуру. Но нынешняя-то будет разрушена? Вас это не пугает?

Михайлов и Морозов с интересом смотрели на Клеточникова. Видно, их весьма занимала эта мысль, они, вероятно, ее обсуждали и вовсе не имели готовой формулы. Клеточников, подумав, ответил осторожно:

— Думаю, что это не произойдет, если в самом деле допустить полное народоправие. Не такая уж и темная эта масса, чтобы только разрушать то, что не принадлежит ее быту. И при Пугачеве не всех дворян вешали и не все усадьбы сжигали. А кроме того… вы разве собираетесь вовсе устраниться, отняв власть у правительства и передав ее народу? Не будете участвовать в этом правлении… или стараться на него влиять? Конечно, если удастся отнять власть?..

Михайлов и Морозов переглянулись и засмеялись: видно, и такой поворот мысли обсуждался между ними. Морозов посмотрел на часы и поднялся.

— Очень был рад познакомиться, — протянул он руку Клеточникову. — К сожалению, должен идти. А у Петра Ивановича, как мне кажется, есть до вас дело.

Морозов ушел. Михайлов вышел с ним в коридор и через минуту вернулся.

— Да, дело есть, — сказал он задумчиво. — Относительно провинции, Николай Васильевич, пока ничего не могу вам сказать, а вот если бы вы согласились здесь нам помочь разобраться в одной истории, были бы вам чрезвычайно обязаны. Вы можете задержаться в Петербурге?

— Да, конечно!

— История такова. Одна арестованная студентка сообщила нам из тюрьмы, будто ей предложили стать агентом Третьего отделения, она для виду согласилась, и ее повезли сначала к какой-то акушерке на Невский, затем на угол Невского и Надеждинской, в дом Яковлева, в меблированные комнаты мадам Кутузовой, откуда сия мадам повезла ее уже к чиновнику Третьего отделения. На эту мадам падают подозрения в том, что она шпионка. Не могли бы вы поселиться по одному из этих адресов, выяснить, что к чему, а дальше… ну, там будет видно, что дальше?