Тайна Клумбер-холла

Итак, на следующий день я поднялся в его контору, где обнаружил самого агента и высокого худого человека строгого вида с седыми волосами и лицом темным и сморщенным, как грецкий орех. Он взглянул на меня сурово, сверкнув своими горящими, будто два уголька, глазами, а затем заговорил.

– Вы родились в этих краях, насколько я понимаю? – спросил он у меня.

– Да, – ответил я, – и никогда не покидал родные места.

– Ни разу не были за пределами Шотландии? – поинтересовался он.

– Только дважды ездил на ярмарку в Карлайл, – уточнил я, поскольку не люблю лгать, а кроме того, агент был осведомлен об этой моей поездке, ибо я по его поручению приобрел там двух бычков для Друмлехской фермы.

– От мистера Мак-Нейла я узнал, – продолжал генерал Хэзерстоун (а это был он собственной персоной), – что вы не умеете писать.

– Не умею, – подтвердил я.

– И читать не умеете?

– Да, – сказал я.

– Мне кажется, – молвил он, повернувшись к агенту, – что это именно тот человек, который мне нужен. В нынешнее время слуги невероятно избалованы, – продолжал он. – Кичатся своим образованием. У меня нет сомнений, Стейкс, что вы мне вполне подходите. Вы будете получать три фунта в месяц, не считая пропитания, но я сохраняю за собой право рассчитать вас в любое время, выделив двадцать четыре часа на сборы. Вас это устраивает?

– Условия разительно отличаются от моего прежнего места работы, – проговорил я, изображая недовольство.

И в этих словах заключалась истинная правда, ибо старый фермер Скотт платил мне лишь один фунт в месяц, да кормил овсянкой дважды в день.

– Хорошо, хорошо, – сказал генерал, – возможно, мы повысим вам жалованье, если нас устроит всё остальное. Вот вам шиллинг, – мистер Мак-Нейл сказал мне, что здесь их принято раздавать направо и налево, – и я буду ждать вас в Клумбер-холле в понедельник.

В понедельник я отправился в Клумбер-холл. Что это был за дом! Невероятно огромный, с сотней окон, если не больше, а внутри было достаточно места, чтобы там могла укрыться половина прихода.

Что касается садоводства, то здесь вообще-то не было сада, за которым я мог бы ухаживать. Неделя проходила за неделей, а лошадь ни разу не покидала конюшню. И всё же мне и без этого хватало работы, поскольку требовалось возвести высокий забор вокруг поместья, а кроме того, я выполнял различные мелкие поручения – чистил ножи, полировал обувь и тому подобное, – в общем, занимался делами, более приличествующими престарелой клуше, нежели мужчине в самом расцвете сил.

Кроме меня, на кухне были еще двое слуг – кухарка Элиза и горничная Мэри, – обе несчастные, заблудшие овечки, погубившие свою душу в суетном Лондоне, поглощенные мирскими утехами и мало заботящиеся о спасении души.

Я не слишком много общался с ними, ибо это были простые женщины, плохо понимающие английский язык, и к тому же, как я уже сказал, о своей душе они беспокоились едва ли больше, чем жабы на болоте. Когда кухарка заявила, что она невысокого мнения о Джоне Ноксе, и что она и шести пенсов не заплатила бы за то, чтобы услышать проповедь мистера Дональда Мак-Сноу, исповедующего истинную веру, я счел за лучшее предоставить ее высшему судии.

Семья генерала состояла из четырех человек: сам генерал, миледи, мистер Мордаунт и мисс Габриела, и мне не потребовалось много времени, чтобы понять: что-то с ними со всеми не так. Миледи была худа и бледна, как призрак, и я не раз замечал, что она украдкой плачет и терзается, будучи наедине с собой. Я наблюдал, как она бродит по лесу туда-сюда, думая, что ее никто не видит, и в отчаянии заламывает руки, точно умалишенная.

И юный джентльмен, и его сестра, – оба они, казалось, имеют какую-то тяжесть на душе, а у генерала дела были совсем плохи, ибо если остальным домашним время от времени становилось лучше, генерал всегда был один и тот же, с лицом, суровым, угнетенным и отчаянным, будто у преступника, который чувствует, как петля сжимается вокруг его шеи.

Я спрашивал у двух грешниц на кухне, знают ли они, что такое творится с этой семьей, но кухарка отвечала, что она не уполномочена вмешиваться в дела господ, и всё, что от нее требуется, – это выполнять свою работу, за которую она получает жалованье, – а больше ничего. Несчастные, беспомощные создания, обе эти женщины, они даже не могли дать корректный ответ на вежливо заданный вопрос, хотя, находясь в хорошем расположении духа, вполне были способны трещать без передышки, как две сороки!

Между тем недели складывались в месяцы, а дела в Холле шли всё хуже и хуже, и никакого улучшения не предвиделось. Генерал становился всё более нервным, а хозяйка день за днем всё более погружалась в меланхолию. И всё же между ними ни разу не вспыхивало ни ссор, ни перебранок, – знаю об этом, поскольку когда они утром завтракали вместе в столовой, я частенько находился у самого окна, подрезая розовый куст, и поневоле слышал большую часть их разговора, хотя и не имел никакого желания подслушивать.