Тайна Клумбер-холла

Он лежал, наполовину отвернувшись от нас, тяжело дыша, и, по всей видимости, даже не подозревал о нашем присутствии. Его блестящие глаза, пристально уставившееся в пространство, и яркий, лихорадочный румянец на щеках свидетельствовали, что лихорадка достигла своей крайней стадии.

Я подошел к кровати и, склонившись над больным, нащупал его пульс, как вдруг он вскочил, принял сидячее положение и в бешенстве набросился на меня с кулаками. Мне никогда прежде не доводилось видеть такого глубокого ужаса, столь ясно написанного на человеческом лице, – на лице, которое ныне взирало на меня с самым свирепым выражением.

– Гнусная собака! – возопил он. – Пусти, пусти, говорят тебе! Руки прочь от меня! Моя жизнь разрушена, разве этого не довольно? Когда же всё это кончится? Сколько мне еще мучиться?

– Тише, дорогой, тише, – успокаивающим голосом проговорила его супруга, приложив свою прохладную руку к разгоряченному лбу генерала. – Это доктор Истерлинг из Странрара. Он не причинит тебе зла; наоборот, он пришел, чтобы тебе помочь.

Генерал устало откинулся на подушки, и, видя, как изменилось выражение его лица, я понял, что бред прекратился, и больной понимает, что ему говорят.

Я поставил ему градусник и измерил пульс. Я насчитал 120 ударов в минуту, а его температура повысилась до 104 градусов13. Очевидно, это был типичный случай перемежающейся лихорадки, обыкновенно досаждающей людям, которые большую часть жизни провели в тропиках.

– Опасности нет, – заключил я. – Немного мышьяка и хинина, и уже очень скоро мы справимся с этим приступом и восстановим ваше здоровье.

– Опасности нет, вот как? – сказал генерал. – Конечно, опасность мне никогда не грозит, еще бы! Убить меня так же трудно, как самого Агасфера14. Сейчас в голове у меня прояснилось, Мэри; так что ты можешь оставить нас с доктором наедине.

Миссис Хэзерстоун вышла из комнаты – несколько неохотно, как я полагаю, – а я присел на край кровати, чтобы послушать, что же мне намеревается сообщить мой пациент.

– Я хочу проверить, в каком состоянии моя печень, – сказал генерал, когда за его супругой затворилась дверь. – У меня в том месте абсцесс15, и Броди, наш военный хирург, ставил десять к одному, что этот абсцесс сведет меня в могилу. Меня эта болячка не особо беспокоила с тех пор, как я покинул Восток. Смотрите вот здесь, возле границы ребер.

– Я нашел это место, – заявил я, проведя тщательное обследование, – но я счастлив уверить вас, что гнойник то ли полностью абсорбировался, то ли заизвестковался, как это иногда бывает с подобными одиночными гнойничками. Так или иначе, сейчас можно не опасаться, что он причинит вам беспокойство.

Если генерал Хэзерстоун и был вне себя от радости, то виду не подавал.

– Со мной всегда так, – угрюмо произнес он. – Если бы кто другой лежал в лихорадке и бреду, то он, разумеется, был бы в некоторой опасности, а вот мне вы говорите, что никакой угрозы моему здоровью нет. А теперь взгляните-ка вот на это, – он обнажил грудь и показал мне старую зарубцевавшуюся рану, расположенную чуть выше сердца. – Сюда угодила пуля неверного горца. Вы решили бы, что этого достаточно, чтобы отправить в мир иной любого, а между тем произошло вот что: пуля скользнула по ребру и прошла навылет, даже не задев то, что медики называют плеврой16. Слыхали вы прежде о чем-нибудь подобном?

– Вы определенно родились под счастливой звездой, – с улыбкой заметил я.

– Это как посмотреть, – покачав головой, отозвался он. – Смерть мне не страшна, если она придет ко мне в одном из обычных своих обличий. Но должен признаться, что ожидание смерти странной, отчасти даже сверхъестественной, очень пугает, лишает присутствия духа.

– Вы хотите сказать, – проговорил я, порядком озадаченный его высказыванием, – что насильственной смерти предпочли бы смерть от естественных причин?

– Нет, я совсем не это имел в виду, – ответил он. – Я свел с холодной сталью слишком близкое знакомство, чтобы бояться ее. Вы знаете что-нибудь об одической силе17, доктор?

– Нет, не знаю, – молвил я, пристально оглядев больного, дабы убедиться, что нет никаких признаков возвращения горячечного бреда. Однако лицо генерала сохраняло разумное выражение, а лихорадочный румянец давно сошел с его щек.