Тайна князя Галицкого

Хотя, оно и понятно — зимой волок все равно не работал и нужды в трактире не имелось, а летом можно и полотняной крышей обойтись. Зато тяжелых, прочных столов, врытых в землю, тут было аж полтора десятка, вдоль которых стояли не менее монументальные скамьи из расколотых надвое сосновых стволов.

— Чего желаете? — подскочил к первым гостям пустующей пока харчевни шустрый половой. — Вот стол самый удобный. — Он деловито смахнул полотенцем со столешницы редкую хвою, нанесенную ветром. — Отсель сразу увидите, как ваш корабль от сходен возьмут и наверх затянут. А как до воды спустится, аккурат к нему и подойти сможете.

— Здесь, так здесь, — потянулся могучий боярин Тимофей Заболоцкий, шелестя кольцами спрятанной под епанчой[2] кольчуги. — Ой, кости все затекли от долгого сидения. Не поверите, дрова страсть как поколоть хочется!

— А и я бы не отказался! — кивнул Илья Булданин, ростом доходящий побратиму едва до подмышки. — Да и жарко еще…

— То есть меду стоячего вам из погреба холодного принести?! — моментом сообразил половой.

— Неси! — согласно махнул рукой Басарга, а боярин Софоний Зорин добавил:

— Сперва попить, потом остальное выберем.

— Сей момент! — сорвался с места слуга, и боярин Тимофей с облегчением отер тыльной стороной ладони пот со лба:

— За что же ты нас, друже, в железе и поддоспешниках томишь? Зной который день стоит, спасу нет, ан мы ровно для зимнего похода снаряжены.

— Потерпите, братья, чуть-чуть осталось, — попросил боярин Леонтьев, ныне царской волей ставший подьячим Монастырского приказа. — Рази забыли вы, как чужаки на двор наш с мечами вломились? Как меня на дороге живота лишить хотели? Поручение исполним царское, опосля отдохнем от души.

— Экий ты! — укоризненно покачал головой Илья Булданин. — На государя ссылаешься, а в чем воля его, не сказываешь.

— И не надобно, — тихо посоветовал боярин Зорин. — От излишнего знания голова порой больно тяжелой становится. Зело быстро с плеч слетает. Прогневался на побратима нашего Иоанн Васильевич и прогневался. Нашей дружбе страдать от того резона нет!

— От оно, с ледника даже нашел, — в стремительном разбеге примчался к ним слуга, выставил на стол вырезанные на немецкий манер деревянные кружки, водрузил на край увесистый бочонок и, опять же по немецкому обычаю, на глазах у посетителей вбил в донышко медный кран. — Три года настаивался, вас ждал! На липовом меду да с яблочной закваской!

Мед, даром что холодный, оказался неожиданно жидким, чуть кисловатым и зело шипучим. Но перегревшимся путникам именно такой и пришелся более всего по душе.

— Борщ есть вчерашний, холодный из погреба, — оценив состояние гостей, предложил слуга. — Щи тоже вчерашние, но нестылые, окуни копченые, пескари жареные, щука фаршированная, уха из щечек судаковых с шафраном, налим тушеный, белорыбица заливная, векошники из пластиц…[3]

— Что у тебя все рыба да рыба? — недовольно поморщился Илья Булданин, потирая ладонью рукоять сабли. — Устали мы с дороги. Убоины нам хочется запеченной, да чтобы горяченькая и с жирком!

— Дык ведь среда, боярин, — развел руками половой. — Постный день. Мало кто берет. Коли велишь, приготовим, честь по чести над углями зажарим. Да токмо обождать придется. А рыбное все хоть сейчас неси да на стол ставь!

— Борщ и щуку, — не стал долго привередничать боярин Заболоцкий.

— И мне того же, — кивнул Софоний Зорин.

— И мне, — присоединился к побратимам Басарга.

— Ну, тогда и я то же самое поем, — смирился Илья, опрокинул в себя остатки меда и добавил: — И еще бочонок тащи. Этот, мыслю, сейчас закончится.

Он разлил мед по кружкам, и путешественники с наслаждением выпили.

На взгорке под матерчатым навесом действительно было хорошо. Полотно уберегало от жаркого июньского солнца, ветерок освежал, а от крайнего стола открывался прекрасный вид на волок, построенный меж двух обширных топей.

Рыхлая болотина позволила местным смердам вырыть под склоном холма довольно просторную гавань, легко вмещавшую пять-шесть ладей. Дубовые сходни двумя массивными брусами уходили в воду, и работники как раз сейчас заводили на них темный, словно обожженный в костре, и лохматый от набитой между досками пакли ушкуй. Растянув на двух привязанных к носу веревках, подправляя длинными жердинами, пятеро потных, бритых наголо мужиков загнали корабль в нужное место, намотали веревки на торчащие из воды бревна, обитые кожей, дали отмашку — и паренек наверху огрел прутом пару волов, привязанных на упряжке к концу длинной слеги. Волы медленно пошли по кругу, и тут же закрутился ворот на вершине холма — видимо, соединенный со слегой невидимым от харчевни приводом. Ушкуй вздрогнул, пополз из воды, показавшись на свет целиком. Стало видно, что ползет он не сам по себе, а на деревянных салазках, утяжеленных по краям валунами.