Тайна короля Якова

— «Ты — Бог мой. Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет… сердце мое сделалось как воск… Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прилипнул к гортани моей… Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя! поспеши на помощь мне; избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою; спаси меня от пасти льва и от рогов единорогов, услышав, избавь меня!»

Он опустил взгляд на записку, которую еще держал в руках, и обратился к ней:

— Ты помутила мой разум, но ненадолго. Я знаю, что мне нужно. Я знаю, где найду покой. Чтобы найти покой, мне нужно встретиться с написавшими тебя.

Он замолчал и, не раздумывая, прошел к столу. Спрятал тайные тексты под камнем и быстро вернулся к двери. Вышел в коридор и направился к конюшне.

День уже начался: солнце расправило белые крылья в чаше неба. Гулким стуком отозвались шаги Тимона по мощеному двору. Занятие, которое он выбрал, чтобы прояснить мысли, представлялось ему совершенной метафорой. На ходу он высматривал вилы для навоза.

Никого из конюхов на месте не было, и Тимон вслух заметил:

— Тем лучше, никто не помешает чистить стойла.

Лошади, заслышав его, зашевелились в надежде на второй завтрак. Они вздыхали и тянулись к нему губами.

Стены конюшни когда-то белили, но побелка давно стерлась, и повсюду царил спокойный серый цвет. Внутри, ровно, как по борозде, оставленной плугом, выстроились семь основательных денников из тесаных старых бревен. Свежий утренний воздух смешивался с уютным запахом соломы и конских яблок, который вовсе не казался Тимону неприятным.

Орудие труда оказалось под рукой: рукоять цвета эля и вилы из гладкого темного дерева. Он взял их, полюбовался минуту, и тут голос из-за спины нарушил безмятежность тишины:

— Это что вы тут делаете?

Обернувшись, Тимон увидел старшего конюха Ланкина. Тот был одет во все коричневое. Он опирался на дверной косяк, щурясь на Тимона и склонив голову, будто охотничья собака в стойке.

— Слышу, вы говорите сами с собой?

— Ну, — Тимон поднял перед собой навозные вилы, — я думал почистить стойла.

— Ах, вот как, вы думали? А что, по-вашему, я буду делать с мальчишками? Выгребать навоз — их работа.

— Пусть чистят коней, расчесывают гривы, проверяют копыта… Да я с ходу могу назвать сотню дел.

— Я вот чего не понимаю — вам-то это зачем? — перебил его Ланкин.

— Мастер Ланкин! — уже без улыбки отозвался Тимон. — Монах привычен к тяжелой работе. Мало кто представляет, какую суровую жизнь он ведет. Меня уже тошнит от безделья книжников в соседнем здании. Если мне не позволят несколько часов честно потрудиться, я потеряю остатки ума.

Ланкин, похоже, смягчился. Гримасу на его лице можно было даже принять за улыбку.

— Ну, это вы точно сказали. Те, в зале, не узнают честной работы, даже если она их схватит за задницу да еще присвистнет. Как там вы говорили, вас зовут?

Тимон помедлил. Запах сена, жаворонки над вершинами деревьев, вольный поток солнечного света — все толкало его на признание, которое в другое время он счел бы величайшей глупостью.

— В миру меня звали Джордано.

— А я, стало быть, Мэтью, — тихо ответил Ланкин. — В честь лучшего из апостолов.

Он оттолкнулся от косяка и, уже уходя, бросил через плечо:

— Пошлю мальчишек ловить рыбу, раз уж вы пока взяли на себя их работу. Люблю рыбку на обед.

И он скрылся.

Тимон проводил его взглядом и обратился к орудию труда.

— Братец Навозные Вилы, — тихо сказал он. — Мы с тобой оба — орудия Господа, и работа в этой жизни у нас схожая. Позволь привести тебе одно утешение. Бог пользуется нами, хотим мы того или нет. Мы вольны исполнять свое дело легко и с радостью или же ныть и жаловаться, но Он сделает свое дело. — Тимон еще понизил голос и приблизил губы к рукояти. — Секрет в том, чтобы покориться работе и избрать радость.

Потом он несколько часов совсем ни о чем не думал, летая из денника в денник, пока вся конюшня не засияла чистотой, как королевская кухня или сердце апостола.

К тому времени как работа была закончена, он знал, как поступить с посланцами папы.

54

До трех часов пополудни оставалось несколько минут. Рыночная улица Кембриджа гудела: ругань, говор, толкотня, шарканье шагов усталых мужчин, женское пение. Там и здесь плащи распахивались, открывая нарядное платье, а другие запахивались поплотнее, скрывая прорехи на локтях, пистоль с взведенным курком или краденое серебро.

Зато на соседней улице стояла мертвая тишина. Тимон остановился напротив пивной, где была назначена встреча. Он искал способа стать невидимкой, войти, оставшись незамеченным, через боковое окно или черный ход. Вдоль боковой стены здания тянулся переулок, но, заглянув в него, Тимон с разочарованием обнаружил тупик, ловушку. Через минуту из переулка вынырнул мужчина в фартуке пекаря, с головы до ног в муке, с пустым подносом в руках. Он свернул по улице к пекарне в дальнем конце. Значит, есть служебный ход или кухонная дверь.