Тайна лотоса

В доме стражника её приняли ласково, предложили лепёшек и рыбы. И пусть над едой кружили мухи, рыба была пересолёна, а хлеб хрустел на зубах, Нен-Нуфер была рада, что ушла из храма. Её не станут искать — подумают, что она уснула в потайном уголке, чтобы избежать косых взглядов. Завтра, лишь рассветёт, она отправится к фараону Менесу, чтобы выказать ему благодарность за помощь царевича.

Мухи и ночью кружились под тростниковой крышей и мешали спать. Или же слёзы и тоска душили её, не давая телу желанного отдыха. С утра Нен-Нуфер помогла старшей дочери стражника принести воды и осталась на завтрак, но не посмела взять ничего с собой. Фараон не станет сердиться на то, что она пришла с пустыми руками. В другой раз она принесёт ему лепёшки из лотоса. В другой раз она дойдёт до гробницы, но не сегодня.

Величественные пирамиды застилало облако пыли, но Нен-Нуфер не посторонилась колесницы — она знала, что возница видит её и потому хлещет лошадей. Она не посторонилась даже, когда царевич, бросив кнут и вожжи, спрыгнул с колесницы и помчался к ней, раскинув руки. Она и слова не сказала, когда эти сильные руки подняли её в воздух. И она позволила их губам встретиться. На мгновение или на целую вечность, ответ знали лишь горячие пески. Они глядели друг другу в глаза, не в силах произнести и слова. Наконец молчание нарушилось тяжёлым вздохом. Или двумя…

— Я украл поцелуй у жрицы Хатор и за это буду отвечать на суде Осириса. Но это единственное, что я когда-то крал и, возможно, меня не покарают слишком сильно, потому что я не мыслил его красть ещё минуту назад. Я не знаю, как это вышло… Не думаешь ли ты, что это Великая Богиня сама дала мне его?

Царевич отступил на шаг и стиснул кулаки. Глаза его блестели, и из-под платка на лоб скатилась крупная капля пота. Воздух со свистом вылетал из груди Нен-Нуфер, будто это она, а не царевич бежала навстречу. Губы горели. Глаза щипало от поднятого колесницей песка.

— Нет, — покачал головой царевич. — Ты так не думаешь.

Он отвернулся и пошёл обратно к колеснице. Нен-Нуфер вскинула руку, но голос не вернулся к ней. Он сейчас уедет. Растворится в облаке пыли. Теперь уже точно навсегда. И с тем же неистовством, с каким она бежала прочь от Пентаура, она бросилась к царевичу. Он обернулся, и она уткнулась ему в грудь. Губы её дрожали в бешеный такт его сердца. Он вновь стоял, раскинув руки, но побоялся сомкнуть их у неё за спиной.

— Хатор сводит нас вместе, чтобы тут же развести, — царевич уткнулся в горячую светлую макушку. — Неужели то, чего ей не хватает, это наши слёзы? Ответь мне, жрица Хатор? Что нужно твоей Богине от меня? Для чего я загоняю лошадей? Для того ли, чтобы увидеть на глазах её жрицы слёзы?

Нен-Нуфер продолжала лежать на лоснящейся кедровым маслом груди, не в силах разорвать единение.

— Я шла благодарить твоего отца за то, что ты выполнил мою просьбу, и Хатор привела тебя ко мне, чтобы я поблагодарила тебя лично. Ты первый и последний, кто коснулся моих губ — прими мой поцелуй за поцелуй Богини и ступай с миром.

Она сделала шаг назад, и царевич не остановил её, лишь молча указал на колесницу, но Нен-Нуфер покачала головой.

— Оставайся с миром, царевич Райя. Быть может, мы не свидимся больше. Я уезжаю в Фивы.

Она успела сделать ещё шаг, и руки царевича поймали лишь воздух.

— Пусть мои руки не достойны тебя, но отчего наказывать глаза?

— Меня призывает к себе Тирия.

— Она будет на празднике. Я попрошу её оставить тебя в Мемфисе.

— Не смей! — Нен-Нуфер осеклась и добавила, спрятав глаза в песок: — Прошу тебя, не открывай нашего знакомства, не навлекай на меня её гнев…

В ушах стояли слова Пентаура — Тирия даже имени твоего не знает. Вот же удивится царевич, когда верховная жрица Хатор скажет ему, что Нен-Нуфер никакая не жрица…

— Прости, я позабыл об этом… Я буду молчать. И стану молить Богиню, чтобы когда-нибудь Река донесла мою лодку до храма в Фивах. Оставайся с миром, мой Прекрасный Лотос.

Колесница умчалась прочь так же стремительно, как и неслась ей навстречу. Вокруг глаз не было нынче охранительной краски, чтобы сдержать слёзы, и те безжалостно смыли с губ сладость единственного поцелуя.

Нен-Нуфер шла из города мёртвых в город живых, похоронив в песках росток первой и единственной любви. Солнце нещадно слепило глаза, раскалённый песок, засыпаясь в сандалии, обжигал кончики пальцев. Льняное одеяние липло к вспотевшей спине. Нен-Нуфер опустилась на песок под небольшой пальмой, но вскоре и та перестала дарить спасительную тень. Жажда стала нестерпимой — надо быстрее добраться до рыбацкого посёлка и в доме стражника дождаться вечерней прохлады. Это недалеко, сразу за ячменными полями.