Тем временем тени стали темнеть, сгущаясь. Сквозь них уже не просвечивала, как раньше, черепица, не видны были соседние дома. До сих пор фигуры двигались бесшумно и безмолвно, теперь же тишину прорезал тонкий пронзительный свист. Он шёл на такой невозможно высокой ноте, что от него закладывало уши. Вот тут-то друзьям стало страшно.
– Все сюда! Живо! Хватайтесь за руки! Как в детском хороводе. – Круг! Встаём в круг! Сожмите пальцы крепче! Замком! Чтобы сцепку нельзя было разорвать!
Тени, поколебавшись, тоже схватились за руки. И тотчас задёргались, словно в конвульсиях. Они изо всех сил пытались разорвать свой призрачный круг. А удары сыпались на ребят. Словно невидимый зверь метался в клетке, бил тяжёлыми лапами в грудь, в плечи, в сцепленные до белизны пальцы.
Ну уж нет! Костяшки пальцев выворачивало от боли и напряжения, но разорвать круг друзья не дали.
– Королевны, ваш выход! – шепнул Трубочист.
Фруська и Джуська не заставили себя просить дважды. Казалось, ничего особого они не делали – просто молча наступали на пришельцев. Те сжимались, корчились, но сдаваться не собирались. И тогда кошки, издав боевой мяв, рубанули когтями по черепице. И ещё раз. И ещё. – И… мерзкий свист оборвался. Тени стремительно стали терять форму, выцветать до мутной прозрачности пока, наконец, не обернулись зыбкими клочьями тумана. Налетел ветер, унёс куда-то последние рваные пряди. Кошки отряхнулись презрительно и отошли в сторону.
А вот ребята долго не могли решиться разомкнуть руки.
– Что это было?
– Сам не знаю. С подобным мне до сих пор не приходилось сталкиваться.
– Надо бы в трубу заглянуть, может, там всему причина?
– Никаких труб! На сегодня все трубы отменяются. Вот что, друзья, погуляли, и хватит. Все отправляются домой!
– А ты? – Андерс не мог стерпеть, что что-то интересное произойдёт без него.
– А я с вами. Провожу до самого дядюшкиного порога и передам с рук на руки.
– Мы что, маленькие? Сами не дойдём?
– Откуда мне знать, куда вы дойдёте? Нет уж, я должен убедиться, что вы сидите за крепкой дверью в дядиной столовой и пьёте кофе со сливками. Или компот. – Это без разницы. И что ночевать вы будете в собственных постелях.
– Ну, Йошка!
– Никаких "ну, Йошка!" Если что случится, мне твоя бабушка голову оторвёт.
– Ты что, знаешь мою бабушку?
– А как ты думаешь, стал бы я откровенничать со случайными людьми?
Вечер вступил в свои законные права. Все давно собрались в столовой, и оттуда доносился дядюшкин рокочущий бас. Иногда кто-нибудь во всю глотку орал: – "Эй, Ги, хватит дурью маяться, спускайся!", на что Гийом бурчал: – "да-да, сейчас!" и не двигался с места.
Он всё глядел и наглядеться не мог на"чечевичку". Только сейчас до Гийома дошло, чего он, по собственной небрежности, едва не лишился, и как много эта маленькая стекляшка для него значила. Ведь когда-то она помогала в опасных и очень важных делах родному его деду. Дед вглядывался в неё. Задавал вопросы. Ждал ответа. Просто вертел кругляш в пальцах в часы раздумья… Деда давно нет, но эта штуковина, похожая на хорошо обкатанную морскую гальку, хранит тепло его ладони, связывает с ним неразрывной нитью.
И не только с ним. Ведь, может быть, очень может быть, мама тоже держала её в руках… или отец… А он даже не помнит их лиц!.. Живы ли они?.. И где сейчас, если живы?..
И вдруг, – нет, такого быть не может, ему показалось! – золотая стрелка дрогнула!.. и вновь застыла.
Сердце больно стукнуло о рёбра. Гийом сжал компас так, что будь стекло хрупким, разлетелось бы на сотни осколков, и почти беззвучно, одними губами, потому что голос от волнения куда-то пропал, произнёс: – "Где мои папа и мама?" – Стрелка билась, словно бабочка, рвущаяся с булавки, но какая-то сила не давала ей сдвинуться с места. В глубине стекла кружили и смешивались белые, оранжевые, синие всполохи.
– Где мои мама и папа? Ответь!
И стрелка будто сорвалась с привязи и завертелась вокруг оси с такой бешеной скоростью, что стала казаться размытым золотым кругом. Диск так разогрелся, что обжигал пальцы, его больно было держать. Теперь в нём метались красные и чёрные вихри.
Гийом всерьёз испугался: – Тихо! Тихо! Стой! Ну пожалуйста! Извини, что я так. Я не хотел! – Он шептал ещё что-то, обращаясь к «чечевичке» как к живому существу. Нехотя, не сразу стрелка стала замедлять бешеное вращение, наконец остановилась, но долго ещё дрожала, словно не могла успокоиться. Стекло медленно остывало, вновь обретая опаловую голубизну.
В сердце Гийома тоже что-то билось и металось, колотилось где-то у горла, словно птица.
Мальчик с затаённым вздохом спрятал компас в карман. Идти сейчас в столовую, слушать весёлые истории, смеяться вместе со всеми не было ни сил, ни желания. Он подошёл к окну.
В глубине сада что-то шуршало и шелестело, дневная жара всё не хотела спадать, снизу доносились обрывки разговора и звон посуды. Надо всё же спускаться, а то неловко перед друзьями…