Тайна, покрытая мраком

В январе я начал писать рассказ. Уже на первой странице герой рассказа, водитель грузовой машины, многократно нарушал правила уличного движения, на второй — едва не сшиб зазевавшуюся старушку, а на третьей — угнал чужую машину…

Трудно себе представить, что натворил бы этот негодяй на четвертой странице, не говоря уже о пятой и шестой…

Но тут ко мне в гости пришел мой старый приятель Кошконский. Тот самый Кошконский, который обладал одной незаурядной способностью. Прочитав любую книгу, посмотрев любой фильм или спектакль, Кошконский с поразительной точностью мог предсказать, что об этом произведении подумают дураки. И с прогнозами моего приятеля приходилось считаться.

Я прочитал Кошконскому начало рассказа. Кошконский задумался.

— Послушай, старик, — сказал он, — зачем ты сделал Касторкина водителем?

— А что? — насторожился я.

— Да так, ничего… Но ведь могут подумать, что раз твой герой — шофер и в то же время плохой человек, значит, ты всех водителей в какой-то степени считаешь плохими людьми. А зачем тебе нужно, чтобы так подумали?

Вот умница этот Кошконский! Не предупреди он меня, я обязательно дал бы маху. А ведь и без него, казалось бы, знал, что у нас в стране есть сотни тысяч замечательных водителей, которые днем и ночью, в жару и в холод, сквозь дожди и метели, по дорогам и бездорожью самоотверженно ведут свои машины. И вот вместо того чтобы воспеть и достойно отразить трудовой подвиг славных водителей, я позволил себе по отношению к ним такую бестактность.

То есть я, конечно, не позволяю. Но ведь могут подумать…

Весь январь я старался Касторкина переквалифицировать, и наконец в феврале я решил, что этот аморальный тип мог бы работать, например, ночным сторожем. Почему бы и нет?

Но однажды я представил себе, как долгими зимними ночами, кутаясь в длинные тулупы, все ночные сторожа с грустью думают, за что я их так незаслуженно обидел? И не спится им, огульно охаянным…

Я представил себе эту печальную картину, и мне стало стыдно…

В мае я прикинул: а не мог бы Касторкин работать водолазом? Но разве водолазы менее обидчивы, чем ночные сторожа? Разве под грубыми водолазными скафандрами не бьются нежные, ранимые сердца?

Нет, водолазы тоже не подходят. Постепенно мною были пересмотрены почти все профессии. В июне я подумал, что проклятый Касторкин мог бы занимать какую-нибудь редко встречающуюся должность. Например, он мог стать заведующим синхрофазотроном. А что? В конце концов, если меня даже заподозрят в том, что я бросаю тень на всех заведующих всеми синхрофазотронами, — тоже не страшно: ведь синхрофазотронов все-таки раз-два и обчелся. И, следовательно, число незаслуженно обиженных мною людей будет минимальным.

Я обрадовался и радовался весь июнь. Но уже в начале июля я понял, что иду по неверному пути, ибо недооцениваю стремительности развития нашей науки и техники.

Каждый знает, что синхрофазотронов становится все больше и больше. И значит, число огульно охаянных мною завсинхров будет расти не по дням, а по часам.

Осознав это, я немедленно сошел с неверного пути и очутился в тупике.

Однако я все еще надеялся найти выход.

А что, если в начале рассказа прямо и честно сказать, что я имею в виду не всех заведующих синхрофазотронами, а только одного-единственного — Касторкина А. Б. Разве это не выход из тупика? Конечно, выход. И, выбравшись из тупика, я облегченно вздохнул и четким строевым шагом пошел по прямой, как мне казалось, гладкой дороге. Для большей убедительности, думал я, можно даже подчеркнуть, что этот прохвост занял такую должность чисто случайно, благодаря ротозею из отдела кадров.

Стоп! Стоп!

Едва выйдя из тупика, я снова пошел по неверному пути. Ну, зачем мне понадобилось упоминать о ротозее? Ведь теперь могут подумать, будто я считаю, что у нас во всех отделах кадров сидят ротозеи! Этого еще не хватало!

Я торопливо оставил неверный путь и в конце октября вернулся обратно в тупик.

И когда в ноябре положение стало казаться совершенно безвыходным, меня наконец осенило! Боже мой, есть же самый простой выход: пусть этот негодяй Касторкин нигде не работает. Ну, конечно! Пусть он нигде не работает, и тогда ни славные водители, ни самоотверженные водолазы, ни высокообразованные заведующие синхрофазотронами — короче говоря, ни один доблестный представитель ни одной замечательной профессии не сможет счесть себя незаслуженно обиженным. Ура!

Итак, в ноябре я написал рассказ. А в декабре пришел Кошконский.

Он внимательно прочитал мое произведение и удивленно посмотрел на меня.

— Ты что? — многозначительно спросил он.

— А что? — ответил я, почуяв недоброе.

— Где твой Касторкин работает?

— Нигде.

— Значит, он без работы?

— Ну да.

— Но раз он без работы, следовательно, он безработный? А раз он безработный, могут подумать, что у нас есть безработица. Ты понимаешь, старик, что это значит?

Вот молодец этот Кошконский! Опять вовремя предостерег меня.