Тайна, приносящая смерть

– Короче, так! – Ее руки взмахнули стальными крыльями, он, кажется, даже лязг металлический слыхал, уперлись кулаками в бока. – Этот Лемешев вместе со своей шалавой Сашкой Углиной установил в доме моего... Степушкина камеры наблюдения. Сначала, правда, они в пристройке их приладили, скорее всего потому, что углядели, как он туда то и дело снует. Они увидали, как этот идиот достает из тайника цацки, которые он у антиквара подрезал, дождались, пока Жорка в больницу ляжет. Обворовали его и... Вот дальше я пока не знаю! Как именно Машка догадалась? Как нашла у доченьки своей умненькой ту самую ерунду, которую в руке в смерти сжала, я не знаю! Об этом лучше бы у самой Машки спросить, да нету ее. Но зато доченька ее осталась! У нее и спросите.

Она аж запыхалась. И стояла теперь, тяжело вздымая полуголые сиськи прямо в подбородок Щеголева. Он на всякий случай отошел еще на полшага.

– То есть вы хотите сказать, что Саша Углина убила свою мать из-за похищенных у вора-рецидивиста украшений? – Уловить суть ему все же удалось, правда, суть эта в голове укладываться не желала.

– Уж не знаю, сама она их украла или Ванька крал. Но как-то ерунда эта в руке у Машки оказалась? Значит, дома она ее нашла. А может... Может, вообще в деле с ними была, заодно то есть. Что-то не поделили...

– Так, стоп! – Данила замотал головой, как старый заезженный мерин. – С этим более-менее разобрались. Дальше... Зачем Лемешеву Степушкина-то убивать, если он его уже обворовал?! И, по имеющимся у меня сведениям, Степушкин смирился с потерей драгоценностей. Зачем ему его убивать?

Он упорно не хотел приплюсовывать к имени парня, которого эта леди обнаружила с шишкой на лбу рядом с трупом, имя Саши Углиной. Он не мог, не хотел верить, что эта красивая девушка с невероятно синими чистыми глазами способна была на кражу со взломом, на убийство своей матери, на убийство вора-рецидивиста, да даже на простую подготовку всего этого, он не верил, что она была способна! Не говоря уж об исполнении.

Это было слишком страшно даже для Данилы, повидавшего немало ужасного и отвратительного на своем веку. Слишком невероятно, слишком жестоко, гадко и...

Да неправда это! Неправда!!!

Эта злобная баба строчит как из пулемета хорошо отрепетированную речь. А надо еще и парня с шишкой на лбу послушать.

Приказав ей жестким, неприятным даже самому себе голосом никуда не отлучаться, Данила примкнул к остальным, начавшим работу в доме.

Провозились битый день. Пока все осмотрели, запротоколировали, опросили свидетелей, тоже под протокол. Школьная секретарша распиналась охотнее остальных. И совсем незаметно было, чтобы она убивалась по убитому любовнику. Брызгала из нее злоба какая-то непонятная, но ничего похожего на горечь или сострадание.

Потом, когда вынесли труп и замазали шишки, а их оказалось аж целых три на лбу Лемешева, приступили к допросу.

– Фамилия, имя, отчество, возраст?

– Лемешев Иван Харитонович, полных лет двадцать. Безработный.

– Ранее судимый?

– Что?! – Лохматая, вся в жестких кудряшках голова парня нервно качнулась на длинной тонкой шее, тут же замоталась из стороны в сторону. – Нет! Что вы! Конечно, не судим.

– Теперь будешь, – пошутил недобро следователь из прокуратуры.

Лемешев болезненно скривил полные губы, будто плакать собрался. Но вместо этого сказал:

– Я его не убивал, товарищ следователь!

– Ага... Я это его приложил его же собственным ножичком, – следак мелко захихикал.

Радовался, понял Данила. Радовался тому, что убийство удастся раскрыть по горячим следам. Правильнее, по горящим под подметками парня следам.

– Погоди, – тронул прокурорского за плечо Данила, выдвинулся вперед. – Слушай, Ваня, ты зачем к Степушкину-то пришел?

– Я? – Тот зажмурился, снова замотал башкой, приводя в движение спутанную, кое-где покрытую спекшейся кровью шевелюру. – Я вам скажу, а вы не поверите!

– А ты попробуй, может, и сможешь убедить меня, – улыбнулся ему ласково Данила, раз уж решил играть роль доброго милиционера, надо продолжать. – Давай, давай, смелее, Иван Лемешев, полных двадцать лет и ранее не судимый. Зачем и как оказался у Степушкина?

– Он позвал, – буркнул парень и опустил глаза, в которых Щеголев ничего, кроме боли и растерянности, не увидел.

– Когда, зачем, каким образом? Я что из тебя, по слову тянуть должен? Разговорчивость сейчас только в твоих интересах, понимаешь?

– Понимаю.

– Вот и давай, говорить начинай.

– А чего говорить-то, если вы меня уже наручниками сковали? – обиженно двинул он подбородком в сторону Толика, видимо, тот поспешил, расстарался. – А я не убивал!

– А кто убивал-то, кто? – разозлился прокурорский, взявший паузу в допросе.

– Тот, кто меня по башке приложил, тот и убийца, ежу понятно, – хмыкнул вдруг невероятно по-взрослому Лемешев.

– То есть ты хочешь сказать, что это не Степушкин тебя ударил? – влез Толик, нависнув из-за плеча парня, и посчитал: – Раз, два, три... Трижды? Не он? И вы с ним не дрались? И ты его ножом не полосовал, как поросенка того?

– Нет. Не полосовал, и не Жорка это меня по башке приложил. Когда я пришел, он уже почти помер.