Тайна пропавшего ученика

Однажды Флинн осознала, что Дом благоденствия фройляйн Шлехтфельдс похож на тюрьму, и он сказал ей: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

И когда Йонте признался Флинн, что ожидает от жизни большего – больше приключений, больше счастья, больше смысла, – то сам себя громко подбодрил: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

Пегс сделала большие глаза:

– Твой сводный брат вырезал что-то на этом столе?! – Она произнесла это с неодобрением, смешанным с восхищением. – Это наверняка не случайность.

Флинн недоверчиво покачала головой.

– Ты думаешь, он оставил эту надпись для меня? – срывающимся голосом спросила она.

– Ну, явно не для меня, – пожала плечами Пегс. – Ведь это так же, как с открыткой, разве нет? Будто он хотел, чтобы…

– …чтобы я пошла вслед за ним, – тихо закончила Флинн её мысль. Теперь она вообще была не в состоянии сосредоточиться на том, что рассказывал Ракотобе. Сердце её билось в такт движению поезда, на душе было неспокойно. Эти вырезанные слова были посланием из прошлого, но здесь и сейчас они дали Флинн то, в чём она так нуждалась: уверенность.

Когда гонг наконец оповестил об окончании занятий, даже от стола Гарабины за спиной у Флинн послышался тихий зевок. Пегс с довольным лицом наводила порядок в своих набросках. Касим, впервые за несколько часов отложив в сторону книжку Ракотобе, отёр с формы слюни Брута.

– У меня такое чувство, будто я что-то упустила, – призналась Флинн, имея в виду занятие Ракотобе. Она шла вслед за Пегс и Касимом к столовой.

– Да, несколько часов жизни, – сказала Пегс, зажав под мышкой свои наброски.

Касим открыл перед ними дверь в столовую.

– Хорошо тебе говорить, Хафельман, – сказал он, выразив то, о чём думала и Флинн. – В конце концов, у тебя уверенности выше крыши.

На лице Пегс появилось довольное выражение, и Флинн так и не поняла, что его вызвало – слова Касима или меню сегодняшнего обеда (шашлычки из паприки на гриле).

Проведя ночь почти без сна и толком ничего не съев за завтраком, все трое наелись до отвала и, переутомлённые, провели часы самостоятельных занятий в полудрёме, хотя бледное осеннее солнце, прогревая вагон, пыталось поднять им настроение.

Когда Флинн около пяти часов вечера вошла в чайный бар, Даниэль уже был там. В эту минуту он как раз наливал чай. Расписанный розами чайник в его руках явно знавал лучшие времена.

– А, это ты, Флинн, – взглянув на неё, сказал он. – Садись. Рад тебя видеть. – Вид у него был заспанный, а волосы взлохмачены.

Флинн быстро осмотрелась вокруг. В эти минуты экспресс пересекал границу между Сербией и Болгарией – местность, густо поросшую лесами, но видно почти ничего не было, потому что Даниэль опустил шторы.

Флинн с беспокойством забралась на барный стул.

– Ох! – налив чай, вздохнул Даниэль. В вагоне запахло сеном и летом. – Чай лесной и луговой, – сказал он, придвигая чашку к Флинн. – По крайней мере, так его называла старуха Генриетта. Только не спрашивай меня, из чего он, иначе мне придётся выдать тебе секрет, что всё это просто патина прошлых веков. А это, – он подул на чай, – вряд ли покажется тебе особо аппетитным. Поэтому лучше не спрашивай. Сэндвич хочешь? Они с яйцом и кресс-салатом.

Флинн смотрела на него во все глаза. Не то чтобы он был ей неприятен – просто какой-то странный. Вместо того чтобы пить чай, она взяла один из лежащих на барной стойке размякших сэндвичей.

Глядя на Флинн поверх чашки, Даниэль спросил:

– Ну, и как проходит твоя неделя?

Флинн, готовая к выдворению из поезда, а никак не к светской беседе, чуть не упала со стула.

– Простите, – смущённо сказала она, – вы меня для этого вызвали? Чтобы спросить, как прошла неделя?

Даниэль прищурился. Его лицо размывалось поднимавшимся над чашкой паром.

– Для этого – а ещё потому, что обычно никто не является к пятичасовому чаю. Боюсь, что, вернув этот обычай, я совершил одну из самых незначительных ошибок в своей работе.

Флинн смотрела на него не отрываясь. Она не могла поверить своему счастью. Похоже, Даниэль ничего не знал о её ночных расследованиях.

– Раз уж вы заговорили об ошибках, – с облегчением сказала она, подумав сперва о Йонте, а затем о Гарабине и мадам Флорет, – тут есть кое-что… ну, то есть кое-кто… в общем, он не ученик, но речь об экспрессе… – Она запнулась. Она не могла рассказать Даниэлю о Йонте, потому что тем самым созналась бы, что села в поезд и правда именно для того, чтобы всё вынюхивать. И рассказать, что мадам Флорет вырвала страницы из «Компендиума», она не могла, потому что этим тоже показала бы, что вынюхивает.

– Понимаю, – вздохнул Даниэль. – Ты обнаружила в вагоне для самостоятельных занятий билет Фёдора Куликова, так?

Флинн сникла.

– О, э-э-э… – промямлила она. – Точно, билет Фёдора.

Даниэль посмотрел на неё долгим взглядом.