Тайна семи звезд

Писатель точно уловил суть того направления в церковной жизни, которое олицетворял его отец и которое приведет его в ряды обновленцев. В традиционной Церкви — с ее иерархической структурой, с ее удаленностью от политической борьбы — ему было тесно. Ему, как и Гапону, хотелось социальной активности. Он хотел, чтобы Церковь встала во главе движения за народные свободы. И даже в страшном сне не мог помыслить, чем обернется для Церкви «власть народа», когда самодержавие будет свергнуто.

Кстати, Гапон был очень тщеславным человеком: в этом сходится большинство его биографов. Священнику Тихону Шаламову, если верить его сыну, тщеславие было не чуждо, и скромность он не считал достоинством.

С Гапоном роднила его и жажда социальной деятельности: «Отец, чрезвычайно активный общественник, беспрерывно открывал то Общество трезвости, то воскресные школы, то участвовал в митингах, которых было тогда очень много». Он «вечно спешил на какие-то заседания, собрания — уже за завтраком было видно, что он давно вне дома».

С проповеди памяти Герценштейна, по свидетельству Варлама, у его отца «начинается длительная, активная борьба с архиереями, которые, на грех, приезжали один черносотеннее другого».

С апреля 1906 года Вологодскую кафедру возглавлял епископ Никон (Рождественский), известный на всю Россию церковный публицист и общественный деятель. По убеждениям он был монархистом и антисемитом, в своих статьях громил жидов и «жидовскую печать». Проповедь отца Тихона вряд ли могла обрадовать такого архиерея.

Впрочем, и священника вряд ли радовало соседство с епископом Никоном. А они были соседями не только по храму, но и по месту жительства. Тесная квартирка священника находилась прямо при Софийском соборе. Возле священнического дома был небольшой участок с сараями и огородами. А дальше «вплотную к огородам примыкал большой архиерейский сад… где иногда прогуливался архиерей, живший тут же, только в особых палатах».

Младший сын отца Тихона, которому суждено будет стать самым известным из всех Шаламовых, родился в 1907 году. Он был пятым ребенком в семье. При крещении он был назван Варлаамом в честь преподобного Варлаама Хутынского, в день памяти которого родился. Мать хотела назвать его Александром, но воле отца противиться не могла. Впоследствии, при получении аттестата зрелости, Варлаам уберет одну букву в своем имени и станет Варламом.

В «Четвертой Вологде» он подробно описывает и характер своего отца, и его образ жизни, и особенности его быта.

Отец любил красиво одеваться: «Зимой он ходил в дорогой бобровой шапке, в хорьковой шубе с широким воротником морского бобра, в шелковой щегольской рясе. Все это было пошито в столицах у модных портных… Серая шляпа, вроде котелка, самого дорогого качества, уверенно сидела на уверенно посаженной, коротко подстриженной голове… Камилавки — служебный церковный головной убор отца — всегда были высшего качества и всегда свои. В церкви для службы даются и казенные камилавки — но камилавки с другого человека, со следами чьей-то чужой головы внутри — этого бы отец не перенес. Обувь — щегольские полусапожки с резинкой, тщательно начищенные».

Будучи со времен службы на Аляске последовательным трезвенником, отец не допускал употребление алкоголя в семье. Он принимал активное участие в деятельности Вологодского общества борьбы с пьянством и в 1911 издал брошюру «Грозная опасность» о вреде алкоголизма.

Самым страшным грехом он считал антисемитизм. Водил сына к синагоге и объяснял, «что это дом, где молятся люди другой веры, что синагога — это та же церковь, что Бог — один». Позволял сыну приглашать в дом только товарищей-евреев.

В семье отец полностью доминировал: «С мамой моей отец никогда и ни в чем, даже в мелочах, не считался — все в семье делалось по его капризу, по его воле и по его мерке».

Мать, страдавшая избыточной полнотой от тяжелого сердечного недуга, выполняла роль домохозяйки. За стол она вообще не садилась. Завтракали, обедали, полдничали и ужинали только отец с детьми. Она же готовила, подавала, убирала со стола, мыла посуду, потом снова готовила. Даже хлеб ежедневно пекла сама: отец требовал, чтобы хлеб был домашний и всегда свежий; на стол он подавался теплым.

За годы пребывания в Америке он собрал большую этнографическую коллекцию, которая включала «индейские стрелы, алеутские топоры, культовые предметы эскимосов и алеутов — маски шаманов и орудия еды, моржовый клык во всем его желтоватом блеске», а также сувениры и фотографии. Эта коллекция располагалась в стеклянном шкафу и служила постоянным источником для воспоминаний, которыми священник делился с детьми и гостями.

Будучи, по словам сына, «позитивистом до мозга костей», отец Тихон «был человек абсолютно мирской, никаких потусторонних интересов не было у него». Свободное время он посвящал не богословию и не художественной литературе, а животноводству, огородничеству, охоте и плаванию. К этим занятиям он пристрастился на Аляске, не оставлял их и в Вологде.