Тайна семи

– Добро пожаловать в мой мир, где человек должен сохранять благосклонность к своим служащим. Работайте над раскрытием преступления, докладывать мне и только мне, не трогать Варкера и Коулза, не наезжать на Ратерфорда Гейтса. Словом, не делать ничего без одобрения брата. Капитан Уайлд хорошо понимает, что молоко дают коровы, яйца – куры, а полиция финансируется политиками.

Я, кипя от негодования, поднялся и направился к двери.

– Да и еще, мистер Уайлд…

Я притормозил.

– Том Гриффин останется там, где он есть. Возможно, я передумаю, но только после того, как вы раскроете это дело. Как знать?..

– Так вы что же… оставите этого человека в заложниках, чтобы держать меня на коротком поводке?

– Нет. Я держу за решеткой признавшегося в преступлении убийцу, чтобы вы были у меня на коротком поводке. – Холодно улыбнувшись, Мэтселл поправил широкий серый лацкан. – И это тоже сработает. В том-то вся красота и прелесть. Удачного дня.

И вот я оказался в коридоре, за дверью в кабинет Мэтселла. Во мне возникло такое ощущение, словно в кожу мою впиваются тысячи колючек, точно я был соломенным чучелом, выставленным для отпугивания ворон. Но партия или не партия, а работу свою надо делать. Я уже дошел до лестницы в самом конце коридора, и там меня ждал приятный сюрприз – поначалу послышался громкий отдающийся эхом топот тяжелых ботинок, затем появился и он сам, голова в седых растрепанных кудрях.

Мистер Пист неуклюже притормозил на площадке.

– Господи боже, – воскликнул он. – Мне сказали, что вы у Мэтселла. Всё в порядке?

– Так, потрепал меня немного.

– Я слышал о миссис Адамс. Страшно ее жаль. Мистер Уайлд, я только что заходил к вам в офис…

И вот мы вместе стали спускаться по лестнице. Пист выглядел еще более неопрятным, чем обычно. Судя по всему, не расчесывал тонкие волосы несколько дней, и те спадали на плечи спутанной гривой; глаза на небритой физиономии без подбородка испуганно выпучены. Похлопав его по руке, я ждал продолжения разговора. Не понял, что означала последняя его фраза.

– Где я вас только не искал, – мрачно пробормотал он. – Теперь, конечно, уже слишком поздно, но клянусь, я сделал все, что мог. Даже пытался написать вам, но вы настолько глубоко погрязли во всех этих неприятностях…

– Я искал вас вчера вечером, – перебил его я, – но тут Шон Малквин вдруг решил меня прикончить… Ради бога, о чем это вы?

Он сунул мне в руку несколько купюр. Все, что осталось от вознаграждения от Миллингтона; эти деньги хранились в запертом ящике письменного стола. А затем затрусил вниз к выходу.

– Возможно будет лучше, мистер Уайлд, если я просто вам покажу. Хотя лично мне, как полицейскому, это больно. Очень даже больно.

– Что? – растерянно спросил я.

Но он лишь покачал растрепанной головой.

Вскоре мы добрались до моей мышиной норки. У дверей топтались около дюжины полицейских, по очереди заглядывали в помещение, что-то бормотали – при виде всего этого меня охватила тревога. Мистер Коннел, инспектор-ирландец с квадратной головой, красно-рыжими волосами, собранными в тугой пучок, и сильным пристрастием к собачьим бегам, громко кашлянул, увидев меня, и все остальные тотчас смолкли. Мне всегда очень нравился этот Коннел. Мы оба с ним читали по утрам «Геральд» с первой полосы до последней и часто из экономии покупали одну газету на двоих. А однажды он прочел мне наизусть целую серию лимериков[31], настолько непристойных, что я до сих пор не могу удержаться от смеха, вспоминая отдельные строки.

– Нет и тени сомнения, кто сотворил такое, мистер Уайлд, – сказал мне Коннел. – А вот сможем ли мы заставить их заплатить за это – другой вопрос. Боюсь, что тут возникнут трудности.

Я протиснулся к двери. Заглянул и едва не ахнул.

Кто бы это ни сделал, постарался он на славу. Стул и маленький столик перевернуты и раздолбаны в щепки, точно по комнате прошелся ураган, или какого-то ребенка вдруг обуял приступ бессмысленного разрушения и он вознамерился стереть мое маленькое убежище с лица земли. Когда-то этот столик мы с Пистом притащили из задней комнаты Сити-холл. И теперь его обломки укоризненно взирали на меня.

Но это было еще ничто в сравнении со всем остальным.

В ходе общения с Валом я научился самому непристойному сленгу, который только существует в американском языке. Но истинного верха неприличия достиг тот, кто разукрасил мои стены алой краской. Поверх белил были выведены надписи, преисполненные такой звериной ненависти, что защипало в глазах. Слово «ЛЮБИТЕЛЬ НИГГЕРОВ» и последствия, которые ждут любителя ниггеров, занимали главенствующее место. Если верить им, то последние часы своей жизни на земле я должен провести, занимаясь разнообразными половыми актами – лично для меня просто неприемлемыми и отвратительными. Это перед тем, как меня вздернут на виселице или же сожгут живьем. Автор – нет, авторы, потому как тут прослеживались два разных почерка, и часть надписей располагалась ниже – не придерживались единого мнения на тему того, как именно меня предстоит уничтожить.

Но это неважно. Они производили должный эффект.