Тайна семи

– О. – Тут он немного занервничал. – Джеймс Энтони Карлтон Плейфэар. Позвольте представиться, как поживаете.

Я с улыбкой пожал ему руку.

– А ты сможешь ее открыть? – Он покосился на бутылку шампанского, которая лежала на скамье между нами.

Я откупорил ее за пять секунд, с громким хлопком и дымком, полезшим из горлышка. Тут главное, чтобы рука не дрогнула. Отпив глоток, протянул бутылку соседу.

– Боже, вот спасибо. – Прежде, чем отпить, он приподнял бутылку в знак приветствия. – Твой должник. Так вот, был в Лондоне один клуб для джентльменов. Я часто посещал его, там собирались люди моих… убеждений. Прелестное уютное местечко, шторы на окнах всегда опущены, везде букеты из крохотных оранжерейных бледно-розовых розочек, тонюсенькие сандвичи и свежие газеты. Там было пианино, и потому, должен признаться, я был весьма популярен у тамошних завсегдатаев. Особенно у одного из них, ясноглазого юноши с золотистыми кудряшками, которые разводил гончих в поместье отца. Он не слишком часто бывал в Лондоне, но во время четвертого его приезда мы провели вместе двенадцать дней. И в конце концов я почему-то вообразил, что просто не смогу жить без него дальше, что увяну, иссохну от тоски, ну и так далее, и что следует предпринять какие-то меры. И затем совершил совершенно ужасную непростительную глупость.

– Какую же?

– Я рассказал ему о своих чувствах. В письме. Каким же грандиозным идиотом я был, подумаете вы. И еще подумаете: просто чудо, что этот кретин, бреясь утром, умудрился не отрезать себе голову.

– Я думаю, что ты просто человек, написавший любовное письмо, – тихо произнес я.

– Ну и, разумеется, лакей, служивший у них в доме, имел подлую привычку читать все письма. Вполне заурядная, даже скучная история. Этот лакей в самой грубой форме потребовал у меня встречи, а затем в столь же грубой форме потребовал денег. Я вежливо послал его к чертям собачьим – не верил, что у этого труса достанет наглости осуществить свою угрозу. К сожалению, я ошибался. Отец вышвырнул меня из дома под зад – с билетом в третий класс на пароход, отплывающий в Америку, и тремястами фунтами стерлингов. Прибыв в Нью-Йорк, я купил пианино и стал давать частные уроки музыки. А вскоре меня наняли играть на мероприятиях демократической партии, и это занятие оказалось более прибыльным. Что до семьи, то с тех пор я не виделся и не говорил ни с кем из них, хотя вот уже два года пишу им письма. Я ужасно скучаю по маме и сестре, – добавил он нарочито небрежным тоном, маскирующим боль и пустоту от чувства утраты. – Но именно такого рода жизнь суждено вести мужчинам, некогда совершившим непростительную глупость.

– Незаслуженно жестокое наказание.

– Вообще-то мне ужасно повезло, – возразил он. – Мужеложство считается в Лондоне серьезным преступлением. И я стал бы там не первым гомиком, которого сцапали бы придурки копы, вздернули бы на виселицу и отправили прямиком в ад… О, прошу прощения.

– Да нет, что ты, дело совсем не в тебе… – Слова «Лондон», «Лондон», «Лондон» эхом отдавались у меня в голове. – Просто… чем больше я познаю этот мир, тем меньше он мне нравится.

– Вон оно что. – Умные голубые глаза Джима пристально изучали мое лицо, словно выискивая в нем нечто, недоступное пониманию. – Снова прошу прощения, но какой… элемент ты здесь не одобряешь? Наверняка думаешь: дрянь, а не человек. У меня не было никакого намерения оскорбить тебя, честное слово, и…

– Ты и не оскорбил, – заметил я. – Просто как-то неприятно было бы увидеть тебя повешенным.

Кроткий Джим, или, как только что выяснилось, Джеймс Плейфэар, поначалу так и замер, а затем тихо ахнул. Я так и не понял, был ли то вздох облегчения, или так он выражал свою благодарность. Лично я был склонен думать, что и то и другое. И это меня расстроило. Вернее, только что дошло, что не всякий человек, находящийся в пожизненном изгнании, может нести это наказание с таким достоинством и поистине философским терпением. Ведь он ничуть бы не удивился, если б я плюнул ему прямо в лицо. Джим вежливо кивнул, и в этот момент я вдруг представил, как он проходит мимо Вестминстера. А затем, сложив губы колечком, стал тихонько насвистывать Вивальди.

– Скажи, Тимоти, а почему ты выбрал работу полицейского? Потому, что мир катится в тартарары?

– Скорее из-за бедности и изуродованной физиономии.

– Нет. Полицейскими становятся не поэтому. Уж внешность тут совершенно ни при чем.

Легко так рассуждать тебе, парню с классическими чертами лица, словно сошедшему с рекламы роскошного туалетного мыла. Меня так и подмывало ухватить его за идеально очерченный подбородок, притянуть к себе, заставить как следует разглядеть мою изуродованную шрамами физиономию.

– Бог ты мой, да все вы и представления не имеете, что это такое, вот так выглядеть, – выкрикнул я. – Да от внешности зависит буквально все – работа, женщины и прочее. Все это имеет самое прямое отношение к моим финансам и к тому, что я похож на мародерствующего варвара.