Я не стал спрашивать, как именно Вал собирается опознавать тело миссис Адамс. И теперь, оказавшись один, точно знал, что надо делать. Обходить улицы и обшаривать дома на Манхэттене в поисках женщины и ребенка было практически невозможно до того, как Вал установит личность погибшей миссис Адамс. Но я мог порасспрашивать членов комитета бдительности о возможных тайниках, а затем допросить Варкера и Коулза, имея в голове четкий план и твердую почву под ногами. Джулиус сидел в камере один, а друзей Делии, которых можно было бы расспросить, я не знал. Уж лучше, как предложил брат, выждать несколько часов. Но денно и нощно, в любое время года, в компании или наедине с самим собой, на этих грязных улицах мне до дрожи в пальцах хотелось сделать Мерси Андерхилл счастливой. Мысль об этой непростой задаче, на которую она намекала, выразив надежду, что я отвечу ей на письмо, страшно возбуждала. Наполовину рыцарская авантюра, наполовину уже выигранный приз.
– Смотри, будь осторожнее, – уже у двери сказал я. – Во всем.
– Я всегда осторожен, – и Вал снова ощерился в волчьей улыбке. – Ты просто до сих пор этого не замечал.
На Бродвее я остановил фургон на полозьях, принадлежавший транспортной компании «Кипп и Браун». С трудом втиснулся в это странное битком набитое сооружение, уселся между костлявым подозрительной наружности торговцем, который мазал волосы ваксой для обуви, и продавщицей с тупым стеклянным взглядом. Оба выглядели так, словно только в феврале наконец купили себе уголь, отказавшись от горячих ленчей. Ботинки у обоих просили каши. И одеты в дешевые хлопковые тряпки.
В полудреме я представил себе мир, который описывал Мэтселл. Мир без хло́пка, который можно носить, продавать, кроить и шить. Лампочки фургона сияли, точно отполированные до блеска колокольчики, колокольчики звенели громко, витрины магазинов в больших каменных зданиях так и мелькали, отсвечивая золотым блеском. И вот вскоре я оказался близ дома, прошел остаток пути по Уокер, представляя себе партийного босса с мешками для денег, туго набитыми хлопком, и этот хлопок вылезал из всех дырок и щелей, из его карманов, рта и ушей. Просто пугало, а не человек. Кукла со стеклянными глазками-пуговками.
В пекарне было темно. Миссис Боэм ложится спать рано и встает до рассвета. Но на столе я увидел пирожное к чаю, обсыпанное розовыми кристаллами сахара, а под ним – записку. И на ней не совсем четким, но крупным и без наклона почерком – левша, подумал я и улыбнулся – с немецкими закорючками при написании буквы «с», каракулями, типичными для девочки девяти-одиннадцати лет, было выведено следующее:
Нежданная доброта может ранить столь же жестоко, как и грубость, если время выбрано неподходящее. Очень милая доброжелательная записка, но она лишила меня решимости. До этого я был на взводе – от гнева и страха, они гнали меня вперед. А это проявление заботы просто подкосило меня, как палатку, из-под которой выдернули колышек. И вот я сунул ее во внутренний карман пиджака, где уже лежало письмо от Мерси, и поднялся наверх. А пирожное завернул в салфетку. Невинность этого подарка просто резала глаза.
Войдя к себе, я зажег лампу, подтащил кресло с плетеным сиденьем к столу. Сидел и ждал, когда придут нужные слова, задумчиво теребил пером нижнюю губу, рассматривал витиеватый паутинный почерк Мерси.
Слова не приходили.
Ты умеешь писать полицейские отчеты о птенчиках-мэб, о похищении людей, об ограблениях и убийствах – и не в силах написать хотя бы десять слов ради нее. Ты просто чемпион по идиотизму, Тим Уайлд.
И вот я снова начал перечитывать послание Мерси.