Тайна смерти Горького: документы, факты, версии

Первая официальная версия смерти Горького, медицинская, была сформулирована лечащими врачами. Она сложилась в результате обследований, анализов, консилиумов, установления диагноза, вскрытия и т. п. Горького лечили лучшие в то время доктора, имевшие большой практический опыт. Большинство из них были профессорами, имели ученые степени, много лет работали в привилегированных медицинских учреждениях, их пациенты занимали самые высокие государственные должности.

Начиная с 7 июня центральный партийный орган газета «Правда» ежедневно печатала медицинские «Бюллетени» о состоянии здоровья Горького на 11 часов вечера предыдущего дня. То есть информация шла прямо в номер. Бюллетени фиксировали малейшие изменения в состоянии больного.

Несмотря на усилия врачей, болезнь приобрела необратимый характер – через две недели Горький скончался. На следующий день была обнародована официальная версия кончины писателя: смерть наступила в результате воспалительного процесса в нижней доле левого легкого с последующим расширением и параличом сердца. Никто из представителей власти тогда не подверг сомнению заключение врачей.

Менее чем через два года возникла вторая официальная версия, политическая. 2 марта 1938 года на судебном процессе, где обвиняемыми были Н. И. Бухарин, А И. Рыков, Г. Г. Ягода, П. П. Крючков, врачи и многие другие лица, Государственный обвинитель Прокурор СССР А. Я. Вышинский зачитал Обвинительное заключение, в котором, в частности, говорилось: «Как установлено следствием по настоящему делу, А. М. Горький, В. Р. Менжинский и В. В. Куйбышев пали жертвами террористических актов» [1]. Иными словами, Горький, Менжинский и Куйбышев были убиты.

Почему писатель попал в столь высокую политическую компанию? По чьему заданию, за что, кем и как был убит Горький? Зачем понадобилось тревожить его память?

Здесь могут быть разные предположения. К 1938 году, в период укрепления единовластия Сталина в СССР, прошло уже более десяти открытых и закрытых политических процессов над оппозиционерами и инакомыслящими. Но оставались еще множество неугодных генсеку лиц, замешанных в свое время в «уклонах» и антисталинских группировках, или просто «подозрительных» партийных функционеров.

Заманчиво было покончить со всеми разом, посадив всех на одну скамью подсудимых. Для этого как нельзя лучше подходило имя Горького, который при жизни был хорошо знаком и общался со многими обвиняемыми, а его смерть позволила объединить в единый блок «врагов народа» и троцкистов, и зиновьевцев, левых и правых уклонистов, и нежелательных, может быть, в чем-то проштрафившихся чекистов, – всех, кого угодно. И, действительно, после 1938 года политические процессы, по крайней мере массовые и открытые, прекратились.

К тому же, объявив подсудимых убийцами Горького, организаторы процесса сознательно эксплуатировали неоправданно беззаветную любовь народных масс к писателю, и тем самым активизировали народный гнев и жажду мести ко всем обвиняемым.

Именно в таком качестве во время следствия и суда использовалось имя Горького.

Организаторы процесса тщательно проводили свою рабочую гипотезу: вдохновитель убийства – Троцкий; исполнители – Ягода, Крючков, Левин, Плетнев; соучастники – Бухарин, Рыков.

Надо было еще объяснить, что же все эти лица, включая «вдохновителя» Троцкого, могли иметь против Горького, чем был так опасен им всем больной и старый человек.

Обоснование прозвучало из уст подсудимого С. А. Бессонова на утреннем судебном заседании 2 марта 1938 года: «… неожиданно для меня он <Л. Д. Троцкий> остановился в этой связи на Максиме Горьком, характеризуя роль Максима Горького как совершенно исключительную в смысле его влияния не только в Советском Союзе, но прежде всего за границей, указывая на его чрезвычайную близость к Сталину и на то, что высказывания Максима Горького самым определенным образом отталкивают многих сторонников Троцкого из европейской интеллигенции от него, приближая их к позиции руководства партии. И в этой связи он пришел к выводу и прямо мне сказал о необходимости устранить Горького, сказал те самые слова, которые здесь приводились, о необходимости физического уничтожения Горького во что бы то ни стало. Такая была директива.

Вышинский. Вы ее передали?

Бессонов. Да. Вскоре после этого, осенью 1934 года, я был в Москве и подробно рассказал об этом разговоре Пятакову [2]» (Судебный отчет. С. 60).

Прочитайте еще раз внимательно то, что сказал на суде Бессонов. Весь строй этой речи, ее стилистика – обилие сложноподчиненных конструкций, причастных и деепричастных оборотов – показывают, что произнести такую речь устно не может даже архиграмотный человек. Такой длинный регламентированный период речи мог быть только заранее написанным, а на суде, скорее всего, зачитывался по бумажке.