Тайна смуты

– Так я ж тебе сколько раз-то баял о её сряде! – поначалу даже рассердился купец.

– Так-то, тятя, ты своим старым да мудрым оком. На что тебе она, эта ляшка хладной крови? А у Тараса-то глаз юный да острый, чего-нибудь он разглядел по-своему, – живо спеленала даже отца своего Елена Премудрая.

Тарас пылал и сердцем, и лицом, однако ж рассказывал складно. И добро, что при тёплых свечах не слишком видно было, как доходит он сам щеками до полной спелости, как пирог в печи.

Однако ж настоящий, любимый пирог не успокоил Никиту Оковала. Из-за стола заглянул он в свою опочивальню ненадолго, вышел из неё, потом – и из дома, а потом – и вовсе со двора выехал. И вернулся уже по глухой темноте с обещанной тушинскому патриарху иконой.

Уразумел купец, что терпеть и думать теперь – губительно. Надо дело кончать. Вот и вышла дорого ему та икона. Разбудил он своим приездом настоятеля, и тот только хлопал тяжёлыми веками и кивал, видя перед собой такую горсть золота, коей его храм деревянный можно в камне вровень с Успенским собором вознести, а домик настоятельский обратить по виду в боярский. Да ещё круче повернул дело купец, чтоб уж отбить у настоятеля всякую заднюю мысль пойти на попятный:

– Вот тебе, батюшка, ещё Иверская чудного афонского письма из моей опочивальни… Бают, что самим Иоанном Иверским и писана. Бери, батюшка, от сердца отрываю! Да не в твою тут божницу-то, а только на храм отдам – на место Смоленской…

Обомлел настоятель – так и поменялась в его храме икона.

Вернулся купец домой, вздохнул… а потом только поворочался в постели да встал и до рассвета молился перед обретенной им на час иконой.

Выезжали – едва во дворе прибитая земля просветлела вровень с небом. С рассветом подувал по двору неспокойными порывами уже осенний, стылеватый ветерок.

Никита Оковал стремился попасть к тушинскому патриарху до обедни. Заложил легкую голландскую повозку-одноконку. Немецкий сотник Ганс быстро подошёл к купцу на своих длинных, точно деревянных, ногах, из терема-казармы, срубленной при службах, – там жили кнехты. Они с купцом о чем-то в полголоса поговорили на немецком, сотник покивал тяжело светлой головой и отошёл, а потом, как бы оцепенев, провожал взором с середины двора выезжавшую из ворот повозку. Купец покинул дом без обыкновенной охраны, и немец стоял и думал об этом тревожно.

Один Тарас при всём своём козачьем вооружении верховым сопровождал купца. Тарас, на удивление, быстро провалился этой ночью в сон, словно выдохнув все свои силы в рассказы пред Еленой, и ничего ему не снилось, даже она – отныне новая владычица его души. Теперь Тарас вновь был бодр плотью, но духом смутен – не знал, что делать дальше: родником текшую в его душе грёзу о том, как легко он подастся обратно, на Сечь, словно заткнуло, запрудило тяжёлым сырым песком.

Улицы оставались почти пусты – больше собак побрехало из-за оград на шум повозки, нежели поздоровалось прохожих.

Как обычно, выезжали через дальние от Тушина ворота. Никита Оковал вдруг сказал старшему привратнику:

– Запомни козачонка. Ежели назад первым прискачет, пропускай сразу, не томи тут.

– И так уж запомнил – как такого лихого воробуха на зайце забыть, – весело поскалился страший вратный страж.

Успел купец с искомой иконою к Филарету Романову перед началом службы в походном тушинском храме, устроенном в шатре. Получил купец благословение от замосковского патриарха и слова благодарности, кои отчего-то не слишком купца воодушевили. Дело было сделано. Теперь оставалось с чистою совестию исполнять обещание, данное чину и званию земному – князю и боярину. Однако ж невесел оставался купец, возвращаясь к повозке.

– Так что же, оставайся тут у своих, козачок, – махнул он рукой на Тараса. – Прощевай, что ли? – И не дождался ответа Тараса: – А лучше-то внемли моему совету – тикай-ка ты отсюда подобру-поздорову.

Но вдруг озорная искорка сверкнула в его глазах:

– А то переходи ко мне на службу. Ты всем полезен. Моим вестовым и будешь. Голодным-то не оставлю. Думай, пока вот упряжь поправлю.

Времени на короткое дело купца при коне и растерянные, как вспугнутая стая птиц, думы Тараса – а ведь снова забрезжила пред ним встреча с Еленой! – как раз хватило, чтобы, откуда ни возьмись, объявился пред православным полевым храмом гетман-католик Роман Рожинский со своим ляшским ротмистром и несколькими пешими гусарами. Словно обходил он рассветом владенья свои.

– А, гость, ранняя птица! – стал он подходить к купцу, узнав о его появлении у тушинской патриаршей вотчины от своих шустрых соглядатаев и, по обыкновению, решив про сие важное посещение разведать сам. – Что ж к своему-то не идёшь? Он-то поближе будет, и костёл у него побольше.

Распрямился купец, замер на миг, замер конёк его.

– Здоров будь, гетман! – спокойно и даже дружелюбно отвечал купец Рожинскому. – Где ж ты костёл-то на Москве отыскал, не обознался ли?

– Ты почто тут в такую рань? – пропустил мимо уха обидный вопрос Рожинский, ещё путавшийся в своих верованиях.

Никита Оковал спокойно, обстоятельно поведал о цели приезда и кивнул в сторону храма-шатра: