Тайна смуты

Откуда ж сила в них, даже если ряженые, – понесло дальше праведное зло Тараса, – ежели у них такая голодуха, что у перебежчиков зубы выпадали на бегу к вам? Снова потупились козаки. Говорят, молятся сидельцы шибко своему святому Сергию – вот он им силу полными чарками подносит, тем, кто особо шибко молится. А тот Сергий, бывает, сам ночами по стенам ходит, посохом стучит, как Смерть – косою, нас анафемой пугает, а потом со стены к иным есаулам, атаманам прямо в их сны нисходит и уж тогда пугает неотвязно. Иные потом из палатки утром выйдут – пернач-то в руке, как на плети, висит, поднять страшатся. Бают, что сам гетман Сапега ночью вскакивал, руками махал и кричал: «Уйди, старик!» Да что Сапега! Тут вон чёрный да усатый диавол Лисовский подъезжал, а через неделю плюнули уехал со всей своей ордой. «Дурное место, – сказал. – Совсем заклевали по ночам вороны-монахи, жалят, продыху нет. Сами гоняйте блох опилочных, а мне простор нужен». Тарас на радостях перекрестился, узнав, что дикий полковник, хоть и был, да сплыл. А козаки поняли и радость его, и крестное знамение по-иному: да, то лучше, что уехал разбойник ляшский – все бы себе забрал, если бы в стены прорвался, и Сапега ему не указ… а крест-то против монахов не поможет, мы тебе пучок полыни дадим, на ночь на шею вешай. Тут уж Тарас до сути дошёл: что ж мы тогда лезем на православную обитель, если крест не нам, а ей помогает? Может, святая она, а мы лезем – как бы со стен-то прямо в преисподнюю нас не скинули монахи… Тут наконец среди низовых один умник нашелся, а остальные ему в лад загалдели: а коли она святая, что ж там казначей на мешках с серебром-золотом на тыщи злотых сидит, и сами они там, как слышно, уже из-за этих мешков в распри впадали? Вот пусть отдадут нам казну с ризницей, тоже золотом набитой, тогда, может, и уйдём, а гетман пусть сидит – ему крепость цельная нужна больше злата, вот пускай он за приступы пред Богом и отвечает… Тут уж и Тарас не нашёлся чем подковырнуть, а козаки ему в уши – про то, с чего начали: мол, вот теперь Бог послал им Тараса, а к завтрашнему утру свежая ляшская сила подойдёт – полковники Зборовский да Вилямовский, Костенецкий да сам Лянцкоронский. А с ними ещё и новые москали-тушинцы. И вот, пока они тут дурных снов ещё не успеют насмотреться, разом и навалимся: наших дюжина тыщ против их двух сотен[103].

А ты, мол, Тараска, разведкой нам поможешь – мы маленькую дырочку в стене провернём и тебя в неё, как птаху, внутрь запустим.

И вновь словно сам в себе разделился Тарас. Одному тотчас тревога всё сердце опалила: двенадцать тысяч против голодных двухсот! Конец! А другому новая радость сердце охватила: лучше некуда, коли помогут в стены протечь, – там отец Иоасаф, коему послание святейшего Ермогена к Тарасу приторочено, а главное, там ненаглядная Елена, и только бы от послания освободиться, а он её тотчас спасёт от всех бед и увезёт куда-нибудь, где ещё тишь и благодать на Божьей земле остались, не везде ж они, широченные земли царей московских, охвачены бесовской смутой!

Приободрился Тарас, подбоченился. Сказал, что готов со своим куренем лезть в любую дыру, хоть в преисподнюю, но сначала должен доставить послание московских бояр самому ротмистру королевскому Яну Петровичу Сапеге и рад, что повстречались ему свои – теперь он, гонец боярский, в располнейшей безопасности. Вспомнили козаки, кто ранее посылал Тараса на Москву к самому царю – и даже расступились уважительно, сняв шапки.

Тут, правда, спохватился Тарас – и признался козакам, что прежде, чем важное донесение доставить, должен до ветру сбегать, чтоб не прихватило пред очами сурового гетмана. Ещё шире расступились козаки. Тарас отъехал с дороги, соскочил с седла, притоптал место и, загородившись от козаков конём и хилым кустиком, справил нужду не просто так – а чтобы прикрыть одним делом другое. Перенёс он послание к Сапеге за пояс, а другое, куда важнее, припрятал поглубже вниз… Пришлось сугубо подтереться снегом, чтобы не осквернить послание – и Тарас поспешил вскочить на коня, чтобы седлом отогреть обожжённый зад.

К осадному стану подъезжал в таком сопровождении, что будто атаман с хоругвью – зримо и неторопливо. Как раз успел все оглядеть. Вокруг дороги, по коей он Елену от беды уносил, посады были по большей части сожжены. И не только войною, а и на дрова пошли. Проехал Тарас через табор низовой – туда, ко кругу повозок, остатки посада тащили: костры горели, угли на жаровнях разносили. В таборе надолго не задержался – только позволил себя похвалить. Уже весь курень во главе с атаманом Богданом Секачом потянулся за Тарасом к Сапеге – через покрытую льдом и снегом речку на возвышенность, кою Сапега усугубил ещё высоким валом против стен Сергиевой обители. Как раз в тот час на вал тянули мерины два осадных орудия. То уж пан Зборовский расщедрился, поведали козаки. «Підірвати б до бісів цю гармату!»[104] – подумал про себя Тарас и стал прикидывать, как бы всё успеть ему.