Тайна смуты

Тут-то и осатанел вконец бывший донской атаман, а ныне лютый ветер в поле Иван Мартынович Заруцкий. Кинулся со страшным лицом к гетману:

– Поднимай всех гусар на конь, гетман! Сегодня – изменники, завтра – в лоб ударят! Ударим же мы, пока тыл кажут!

Так страшны были налитые глаза атамана, что усталый гетман встрепенулся.

Только вышли донцы на Калужскую дорогу, как наехала на них с тылу вся разогнавшаяся в опор гусарская лава гетмана Рожинского – и ну колоть-рубить, укатывать и втаптывать казаков в дорогу. И Заруцкий тоже остервенело махал саблей, рубил своих земляков и товарищей – страшен был глаз его, и страшна была на лице его пена, висшая и срывавшаяся в стороны с его долгих усов.

Глава десятая. У стен и в стенах Троицкой обители

Издали почудилось Тарасу, что Троицкая обитель уже не на земле зиждется, а воспарила на лёгких облаках-покрывалах. «Теперь приступом не взять – лесенками не дотянуться!» – блаженная мысль согрела душу Тарасу, хотя видно было: то дымы так долом стелятся.

Однако чем ближе, тем шире расступались дымы, и тревожнее виделось глазу: от обители на подол растекалась чёрная смоль сожжённых посадов. Сжало грудь Тарасу: а может, взяли уж обитель бесовы отродья… И он стал до боли вглядываться в окоём стен: и даже почудилось на миг теперь Тарасу, что кто-то машет ему со стены. «Не Елена ли?» – заколотилось в груди.

И вновь повезло козаку, без промысла Божьего не обошлось: сторожевой разъезд, что первым встретил его, – из козаков его же низового куреня оказался, все знакомцы. Гетман Ян Пётр Сапега, как по Троицкой дороге двинулся, так распорядился перехватывать и посулами приводить к себе ватаги, идущие с южной стороны к царю Дмитрею Иванычу, – так и попали те низовые под стены Сергиевого монастыря.

И теперь встретили Тараса, будто только его и дожидались! Обмяли всего прямо с седел, радовались, едва не хором баяли, что одного Тараса им не хватало, чтобы наконец одолеть сидельщиков.

Словно змейка коварная ждала сего часа в сердце Тараса – тут очнулась и яд выпустила: зло Тараса начало брать. И стал он вопросы задавать, как бы над своими же земляками насмехаясь… А те даже и растерялись – не ожидали от белявчика, коего блаженным считали, таких подковырок. Чего ж так, без меня год с гаком не справитесь всею тьмою с парой сотен посошных холопов да чернецов? Потупились козаки, отвечали вразнобой: так ведь жестоко сидят с огненным боем, ты сам под стенами проветрись – увидишь, и пушки у них – добрые, а огневой люд-то и вовсе – глаз-алмаз, всегда в самую гущу бьют, а у Сапеги-то гармата вся полевая, а осадной силы не допросишься у царя Дмитрея Иваныча, одну прислал, так её со стен тотчас дружно разнесли, ошметки пушкарей по всему стану собирали. Так ведь я про холопов и чернецов спрашиваю, водил языком той злой змейки Тарас. А что холопы? Может, там и не холопы и не чернецы вовсе, а ряженые лучшие жильцы и дети боярские, сюда для засады Шуйским присланные. Уж больно лихо дерутся. Неделей раньше вон бились с их вылазкой. Так один посошный, сажень в плечах, две просеки в курене прорядил, пока его не угомонили, да и то с тыла, меж лопатками полдюжины стрел всадив. Вон Петьку Густого так дубиной простой в лоб угостил, что того глаза хвостиками на дубину накрутились. И чернецы той же буйной сотни – ведь недавно видали, как один старец-черноризец вышел и хлебным-то цепом двумя взмахами умолотил бронного ляха вместе с его конем. А как попрут-то в вылазку, так порой и ясным глазом видно: у каждого-то защитника на одном плече ангел с саблей сидит, а на другом – бес с косой, вот и машут три косца в одном – только уворачивайся. Неужто бесы вот так на холопах и чернецах из святой обители выезжают? – уже и дурно усмехаться начинал Тарас. Да бис их знает – был ему ответ. А то ещё тайных ходов у них тут нарыто видимо-невидимо – видно, сам кротовый царь у них в тягле да на оброке. И днём и ночью надо опасаться, как бы в спину не ударили. Сколько раз уж они в нас ударяли – урону, как полю от внезапного жестокого града.

Услыхав про ходы, Тарас воодушевился: вот бы один найти да по нему в обитель с посланием святейшего протечь, а главное – к Еленушке пробраться.