Тайна смуты

– Ладно! Ещё в дороге подумаешь, – вновь ласково рёк патриарх. – Господь тебя благословит! Ступай с Богом! Пора…

И так святейший хлопнул десницей по спине Тараса, меж лопаток, что вдруг обнаружил тот себя уж на краю Ходынского поля, в своей родной козачьей сряде и на прекрасном аргамаке из конюшни князя Воротынского.

Глава девятая. На нечаянных вёрстах

Высок аргамак! Тарасу руку ввысь тянуть до холки. В седло, как на колокольню лезть. Сел Тарас, огляделся – далеко с такого коня видать. С краю Ходынки аж Тушинский лагерь Вора как будто виден.

Любопытно Тарасу – да и воля Воротынского на то есть: посмотреть, что там деется. Оглянулся Тарас: сторожевые ходынские стрельцы с подозрением глядят на мелкого запорожца, коего велено пускать куда угодно, – запорожцев-то они только во вражеской орде различали.

Провожатые тоже стали глядеть с сомнением, когда он второй раз оглянулся, тронувшись в сторону Тушина.

Тарас сообразил:

– Здесь ждите меня. Отец-князь велел мне Тушино разведать. Да меня там все как своего знают.

Смутная сердечная тревога стала вдруг тянуть Тараса к Тушину. Тронул Тарас вороного коня – вроде легче становится, а придержит – ещё сильнее к Тушину тянет.

Подъехал Тарас к дымам воровского стана со стороны знакомых донцов. И правда, все суетятся, будто мураши на разворошённой куче. Сборы идут. Многие жилые будки-палатки уже сломаны и на возы сложены – на легкие дрова в поход. Кони посёдланы, пары над ними в небо парят. Осталось только пики разобрать.

Увидев Тараса, знакомый есаул сразу рукой махнул:

– А, гонец Иван Мартыныча! Теперь сдачу от Шуйского везёшь?.. Ан некому уж. – И, не дожидаясь ответа, махнул к себе рукой: – Айда с нами!

– Куда? – изумился Тарас.

– А на Калугу! – отвечал есаул.

– А почто на Калугу? – ещё больше изумился Тарас.

– Так к царю Дмитрею Иванычу, – с каким-то тревожным весельем отвечал есаул. – Он намедни ж на Калугу утёк.

– Как утёк? – Тарас аж шапку с головы сорвал, жарко ему стало – макушку решил остудить, чтоб яснее понималось.

– Так верно заопасался, что свейцы в спину ударят… О Скопине-то слышно. А тогда и ходынцы – в лоб. В клещи возьмут.

Тарас в высоких стременах в рост поднялся, чтобы ещё выше стать – и увидеть, что там, на другой стороне от стана донцов в Тушине. Ещё и сам не уразумел, зачем ему то надо, а уж увидел – кровлю царской избы. Дым из её трубы не валил, праздной торчала труба. И татар касимовских при избе не было.

Мука-досада кольнула сердце Тараса – неужто не увидеть? Кого? А вот оно, диавольское-то искушение – её, её, царицу! Вот куда потянул Тараса внезапный жгут сердечного водоворота! Выходит, нет царицы в стане. Ушла с Дмитреем Иванычем…

– А гетман что? – тряхнул головой Тарас и вспомнил о Рожинском.

– Гетман-то пил намедни с утра, вдругорядь, с государем мертвецки, – раскрывал есаул дальше небывалые новости, с коими бы тотчас на Москву скакать то ли к князю-боярину Воротынскому, то ли к святейшему, то ли бить рукоятью нагайки прямо в кремлевские врата самого московского царя Василия.

– Ну? – выдохнул Тарас, так и глядя поверх есаула в сторону царской избы.

– Вот те ну – баранки гну, – так же зло и весело скалясь, отвечал есаул, а по ходу затягивал ремешок уздечки у щеки коня. – Да, верно, государь Дмитрей Иваныч схитрил – лишнего не допил. Гетмана ещё не растолкали – так набрался… Да одни мы ещё и знаем, что государя тут нет – ход-то нам на что! Смекаешь? И ты не звони! Говорю, айда с нами – у нас хоть не голодно ещё… У вас-то там небось уж всех собак подмели.

Решился Тарас, ноздрями втянул тушинский, мёрзлый с вонью дух – сейчас спросит… и замер, увидевши.

Колеблясь, как от некрепкого, но злорадного вихря, схватившего её и теперь баловавшего её телом, даже не шла, текла она по снегу скорыми, мелкими шажками. Ворот собольей шубы съехал с нежного, да острого плечика, крытого розовым шёлком, – и одна пола шубейная волоклась по снегу пышным хвостом. Но нехолодно царице – под горьким хмельком она, пар завивается над собольей шапкой и вкруг неё. Шла прямо на донцов, словно их не видя. Девки её выводком жались из-за угла царёвой избы, точно боясь показаться – а вдруг оглянется и снова погонит от себя, а потом-то и прибьёт?

Аж на цыпочки в стременах вытянулся Тарас. Оцепенели и казаки.

– Ай, казачки вы мои, казачки, – вдруг запела-запричитала слёзно, да с хмельною радостью царица тушинская голоском таким, каким тонкую березу пила пилит. – Вы одни мне позостались верны. Забьержите, вьезите меня до Калуги! Велю!

Есаул вздрогнул, огляделся – ан выше чином вокруг никого нет, царица же прямо на него наступает. Скинул шапку и поклон сделал, да нешибкий, словно спиной маялся. И посторонился на авось.

– Так неможно, царица! – твердо, однако, отвечал есаул. – Сами не можем. Мы под гетманом, а воли гетмана не было.

То ли не услышала его царица, то ли так и шла, ожидая отказа. Только подняла глаза на вороного аргамака, а потом и повыше. И вдруг как кинется лисою, как вцепится в ногу Тарасу с криком: