Тайна смуты

Небывало глубоким вздохом так и распёрло грудь Тарасу! И красота вернулась к нему. Поднял он глаза выше – в небо, и небо оказалось над ним чудесным. Сквозь тонкое белёное полотно, кое никаким земным огнем, дымом и копотью не замарать, проглядывала вечно молодая, утренняя голубизна.

Опустил глаза – и увидал другую красоту: натужно катит Варварка по грязи тяжелое ядро, обжигающее ей ручки! И ничто – никакая опасность и никакой голод – не смогут напугать и остановить ее. Варварка так и будет катить ядро к пушкам, направленным на чужие орды, будет катить ныне и присно, а, если станет нужно, то и во веки веков! До самого Страшного суда! И адовым вратам не одолеть её!

Что-то ударило Тарасу в плечо. Не ядро – наполовину снежок, а наполовину комок грязи.

Очнулся Тарас.

– Чего рот разинул в небо? – вопросил его пушкарь подножного боя, снежок и кинувший. – Стрелу ловишь? – И тут же разговорился с досады: – До темноты и простоишь! Огневые их – серуны те! Такие и в очко попасть негоразды, все края только обосрут – не подойти, мать их так!

Тарас к нему и двинулся с ядром.

– Так не мне гостинец, – ткнул пушкарь пальцем в ядро. – Его наверх нужно. У меня дробный бой.

– Загнать бы её от греха подальше, – кивнул Тарас в сторону Варварки.

– Её?! – изумился пушкарь. – Ее уж нипочем не загонишь. Матери указывали, а та позволяет: «Богу – моя дочь!» Ну как, давно мы тут ожесточились все… А ты самый тот гонец от святейшего, что ль? Так тебе наверх нельзя – тебя тут велено от греха гнать.

Устыдился Тарас своей всесветной здешней славе. Чудно выходило: будто всех тут на него, тогда ещё бесчувственного, поглядеть водили и каждому указывали, чтобы Тараса, как на ноги сам встанет, на стены не пускать. А тут и более удивился Тарас – теперь развесистым жалобам пушкаря.

– Оно, конечно, благодарствуем святейшему, так что ж он не прописал в воззвании своем жалованьем нас тут не обижать. Сидишь, давно ногти глодаешь, а ведь, когда Троицу нас послали держать, двойное жалованье обещали – и государево, и монастырское… А и государево в кулаке держат… а что стоит хоть один бочонок сребра распочать? Мы ж вон от какой силищи отбиваемся – хоть жёнкам бы да дитям оставить, коли самому не возвернуться. Может, слетаешь к святейшему? Скажешь ему, что снизу-то нам наобещали ляхи – искушают непотребно… Давно искушают.

Змейка снова проснулась в сердце Тараса:

– Что ж сам не перебежишь к ляхам, коли у них сытнее?

Обидеться бы пушкарю, а он руку поднял, шапку на лоб двинул, затылок почесал, вздохнул и огляделся – так крестьянин, отпустив соху, осматривается на родном поле.

– Сытнее – оно верно, – вздохнул пушкарь. – Так ведь и непотребно, говорю ж. Серебра получишь, да сгинешь ни за грош. Куда перебегать? Батька Сергий тут с нами. А смерть клюнет – так ангельского чина отцы тотчас сподобят да душу в рай отпустят на покаяние. Где ещё такая радость ждёт тебя? Самому до неё век не дойдёшь, в монахи женатым не пускают… Вон мужичок, гляди, не чаял, что вдруг с преподобными на небеси трапезовать позовут. Отважен был, не раз вылезал. Ан тут смертушка прихватила – как удобно! Гляди-гляди!

Повернулся, посмотрел Тарас в ту сторону, куда кивал пушкарь. Неподалёку, под стеной, иерей-монах с двумя подручными иноками облекал во все белое тяжко раненного «стрелою» – попало-таки в него, пока другое ядро нёс, не увернулся. Белое одеяние-то уже наполовину алым стало – оторвало мужику ногу гораздо выше колена. Кровь ещё хлестала. У самих монахов руки были черны от неё. Третий инок громко вычитывал канон при разлучении души от тела, заглушаемый ревом пушек и свистом ядер…

Тарас скинул шапку, перекрестился.

– Эй, Федька! – раздался позади него крик пушкаря, обращённый на верх стены. – Взбутетень их хоть раз! Мочи уже нет вой поганый слухать! Скушно!

– Не велено! – донёсся сверху ответ. – Приступа ждать! Сам шваркни, коли зелья прикопал, у нас две понюшки всего! Вдарь! Глядишь, нишкнут…

– Да мне тут разве видать их? – добавил зла в голос пушкарь. – Хоть бы шапки высунули. Эх, надсада Божия!

Шкрябнуло что-то. Тарас вновь повернулся к наряду подножного боя. Пушкарь осторожно потянул на себя заглушку бойницы, поглядел так и сяк.

– Ни черта их не видать.

Вдавил заглушку на место, глянул на Тараса:

– Ну… сам твою стрелу отнесу им… Хоть плюну на паскуд сверху. А ты, знай, сиди тут, как велено!

Ночью снарядили Тараса, как такое же прилетевшее от ляхов ядро, – в обратный по ним бой. Гвоздей ему прибавили – чужие пушки обессилить. Кинжал вернули. Веревку ту длинную тоже сберегли – и помогли в удобном, тихом месте вниз спуститься – так, что, если бы кто внизу Тараса перехватил, выходило бы, что он сам из боевой разведки, из обители, живым к своему куреню возвертался…

Пред тем прощание вышло у Тараса с Еленой. Только уж совсем коротким, мимолетным показалось оно Тарасу. Только глазками посверкала его любовь: