Зато она, наша Анеква, не будет мерзнуть на морозе, когда мы с Ась-ойкой пойдем на рыбалку. Сегодня дедушка обещал взять меня на речку, где установлен его вар. Вар — это запор из кольев, которым перегорожена узкая зимняя речка. Там стоят гимги — ловушки, сплетенные из тонких прутьев и кореньев.
Речка рядом, и ловушки рядом. Не надо ехать, надо просто идти пешком. Дедушка зачем-то прихватил с собой пустые санки. К санкам привязаны пешня и черпалка для льда. С обрыва я скатился на санках, летел как ветер. Рядом со мной летела моя собака. Она ликовала оттого, наверное, что наконец-то мы вышли на промысел. На реке снегу мало. Первый месяц зимы. Не успела метель нагнать торосы, по которым трудно будет ходить. Сейчас мы идем, будто катимся. Кажется, даже слабая поземка помогает нам. Поначалу она всегда приятна. Чуть холодит лицо. Лицо пылает. Солнце — словно замороженная морошка. Светит, но не греет. Снег искрится. На снегу синие тени деревьев. Тени длинные, неправдоподобные. Вот и наш вар. Колья с нахлобученными шапками снега торчат, как маленькие богатыри, вставшие стеной. Варом называют и ограду из частокола, и крепость со стеной. Это в сказках. А здесь, на реке, вар тоже стена. И рыбе не пройти. И к нашей радости, она заходит в гимгу.
— А какой у нас сегодня будет радость? Большой или маленькой? — спрашиваю я Ась-ойку.
— А это зависит от того, как мы с тобой потрудимся… Ну-ка, где у нас пешня?
Дедушкины глаза всегда полузакрыты. Его все считают слепым. На самом деле он как зрячий. Покажи ему где — рукой дотронется и начнет делать, будто все видит.
И на этот раз так же. Я только показал ему то место, где была в тот раз майна, и в его руках заплясала пешня, из-под клюва ее полетели осколки изумительной прозрачности и чистоты. Вот и забулькала вода. Еще мгновение, и дедушка говорит:
— Ну, а теперь твоя пора потрудиться. Бери-ка черпалку, вычерпывай лед из майны.
Я достаю черпалку. Она тяжелая. Особенно когда подцепишь куски искрящегося льда. И все же я поднимаю ее.
— Молодец! — говорит Ась-ойка. — Будет из тебя рыбак…
И снова пляшет пешня, и снова летят хрустальные льдинки. И за наш пот, за старания река одаривает нас сверкающими рыбинами.
Серебряный муксун беспомощно лежит в гимге, слабо шевеля хвостом. Зато три золотистых язя так отчаянно трепыхаются, что летят брызги, превращающиеся на наших малицах в ледяные бляшки. Капельки воды, словно бисеринки, застывают на тоненьких прутьях, и вся гимга кажется стеклянной. Я достаю из гимги рыб. Вода течет по теплым моим рукам. Вода тает, а руки леденеют. Я достал всего четырех рыб, а рук уже не чувствую. Бросаю на лед еще трех сырков. Они на глазах надевают ледяной панцирь. Серебряная чешуя тускнеет, а плавники, наоборот, покрываются серебряной пылью. Все очень странно.
Но труднее всего брать налима.
А окунь не скользкий, а колючий. Его тоже нелегко брать. Окунь сердито топорщит колючки и пучит янтарные глаза. Полосатое его тело так и отливает металлическим блеском. А спина кажется колчаном с множеством острых стрел, готовых пронзить не только мои руки, но и меня самого. И все же я достаю из гимги и эту колючую рыбину. Его плавники горят, будто волшебные огоньки.
А сорогу брать легко. В нашей обской воде есть рыба по имени сорога. Это не плотва — она больше. Это не язь — она меньше. Про нее говорят, будто в рыбьем царстве она слывет сплетницей.
Рыбы живут в воде.
У каждой рыбы свой характер. Добрые и злые, величавые и мелкие… «В людях есть что-то от рыб», — часто говорил дедушка.
Навсегда из сердца вырви страх перед морозом и водою — ледянистою водою, где резвится большая рыба…
После доброго улова, трудного улова рыболова спи на шкурах, ешь строганину, ухой душистой наслаждайся.