Тайна стеклянного склепа

— Теперь доктор Иноземцев имеет орлиное зрение! — с какой-то таинственной усмешкой молвила Элен. — Он обозревает из окна своего кабинета всю свою оранжерею и наблюдает, как всходит даже самый маленький, самый ничтожный росток.

Краски лжи, которыми окрасилось сияние вокруг нее, странным образом потускнели. А потом засияли опять — она поспешила объяснить:

— Оно чудесным образом восстановилось. Не знаю, природа ли воздала ему за все страдания, или же он что-то с собой сотворил.

С этими словами Элен поднялась и указала куда-то налево.

— Идемте, я провожу вас в вашу комнату. Позвольте хотя бы сна вас не лишать…

Я остался наедине с собой и тотчас уснул. Но поднялся через пару часов в привычное для себя время — незадолго до рассвета. Для обычных людей стояла глубокая ночь, а в Ташилунге в эти часы было принято совершать предутренние прогулки или гимнастику.

И, не имея никаких посторонних мыслей, даже немного позабыв о вчерашнем, полном событий вечере, оделся и спустился в гостиную. Луна поднялась совсем высоко. Густым золотистым эфиром врывался ее свет в оконные рамы, освобожденные от оков жалюзи, окутывал темно-синюю меблировку таинственным ореолом, отливал золотом на песчаных стенах, бликами играл на спущенных с потолка лампах, отражался в зеркалах, возвращая комнате увеличенное двукратно лунное марево. Голые ветви раскидистых платанов не закрывали окоема, можно было наблюдать за ночным небом, расположившись на диване или кушетке или даже на ковре.

Я заинтересовался множеством фотографий, развешанных на стенах. Вероятно, кто-то из членов семьи увлекался искусством съемки. Лунный свет озарял многочисленные черно-белые картинки, и те будто оживали. Одни изображали пейзажи гор, другие — бурные реки, третьи — панорамы городов: среди прочих я узнал родной Париж по островерхой трехсотметровой башне и по куполу Дома инвалидов. На иных фотографиях уходили вдаль улочки — чаще восточные: китайские с неизменными фонарями, монгольские, туркестанские, вымощенные узким кирпичом и зажатые меж кирпичными же стенами. Видно, доктор часто возвращался в края песков и погонщиков верблюдов. Я встретил юного — совсем юного Давида, за спиной которого выдавалась кровля Сорбонны, увидел маленькую Зои, балансирующую на тросе, другая маленькая Зои на соседней фотографии выполняла сложный пируэт под куполом цирка, третья — облаченная в кимоно и разукрашенная, как гейша, склонилась в восточном поклоне. У девочки было богатое актерское амплуа.

Тут меня отвлек отдаленный мелодичный звук гучжэна. Кто-то перебирал струны, добавляя в нежнейшие трели инструмента высокие ноты на чистейшем путунхуа. Я пытался вслушаться в слова. Доносилось только — «странник», «ловушка» и «смерть». Нерадостное содержание. Я двинулся на звук, достиг входной двери, та оказалась не заперта, вышел. Песнь звучала яснее. Может, кто-то расположился у распахнутого окна?

Я спустился с крыльца.

Видимо, за ночь выпал снег, я сбросил свои тесные оксфорды, с наслаждением ступил босыми ногами на землю, и под пятками приятно захрустели снежинки. Привыкшие к темноте глаза различили снежное покрывало, ажурные кусты, усыпанные инеем, заиндевелые ветви деревьев и пушистые сосны. Прямо напротив крыльца стоял фонтан — он выдавался над землей невысокими бортами и несколькими фигурами грифонов. Фонтан не работал. Я сделал пару шагов по снегу и убедился, что тот сух и содержит в себе лишь тонкий слой льда на дне. Песнь зазвучала вновь.

«Тень печального странника… чаша страданий… безумец… чудище о семи головах», — парило над верхушками сосен. Струны дрожали под чьими-то тонкими пальцами, голос заполнял сердце смесью восхищения и тревоги, словно говоря, наслаждайся моим пением, гость, но будь начеку.

Вдруг за спиной раздался стук в стекло, зашумела оконная рама первого этажа, гучжэн умолк.

— Мистер! — позвал тихий голос. — Мистер!

Я оглянулся, обнаружив, что одно из окон нижнего этажа слабо освещено светом лампадки, из него выглядывает личико, обрамленное в складки ночного чепца — на сей раз обычного, кружевного, какие носила моя мать. Не стал долго себя упрашивать и тотчас побежал на зов.

— Лучше бы вам, мистер, обратно в дом пойти, — прошептала горничная.

— Почему? — так же шепотом спросил я.

— Зверя на ночь спускают в отделении декабря погулять.

— Какого зверя? — воззрился я в недоумении.

— Юлбарса!

— А кто это?

Но окошко закрылось, штора опустилась. За стеклом послышались голоса — видно, кто спугнул ночного моего ангела, явившегося предостеречь от опасности.

Глава VI Времена года

Конечно же, я и с места не сдвинулся. Зверем меня не напугать. Я с волками встречался, и с ирбисом, и с гадюками. Никогда ни один хищник меня не тронул. Попросту потому, что я не выказывал страха, был равнодушен, как одиноко растущее дерево, как скала. И животные проходили мимо, не проявив никакого интереса.

Сотворив несколько гимнастических и дыхательных упражнений, чтобы размять затекшие конечности, я уселся на снегу для упражнений на концентрацию.