Тайна стеклянного склепа

Мы вошли в сектор «ноябрь». Здесь стекла были затянуты темной пленкой, чтобы ограничить доступ солнечных лучей. Под стопами я вновь ощутил холод. Из тонких проволок под матово-серым потолком тоже валил густой пар, который Иноземцев тотчас же с помощью рычага в беседке исправил на дождь. Ноябрь нуждался в дополнительной влаге. Полил затяжной осенний ливень, и на душе стало по-осеннему серо.

Доктор поднял вверх трость, та распустилась над его цилиндром объемным зонтом. Я же стоял как вкопанный, подняв лицо, глядя на несущиеся из-под потолка брызги, и слушал старого приятеля, самозабвенно пыхтящего и скрипящего из-под респиратора об устройстве водопроводной сети, электричества, о том, как нелегко переселять месяцы в сектора и поддерживать условия, соответствующие сезонам, зато невообразимо приятно смотреть на смену времен года, которая происходила по собственному мановению. Он ощущал себя Творцом!

Иноземцев сотворил на небольшом насыпном полуострове Лонг-Айленда лабораторию, в стократ превосходящую его парижскую. Нисколько доктор не изменился за эти годы, остался таким же страстным изобретателем, с неспокойной, жаждущей открытий душой, тревожным сердцем и скрытным нравом.

— Как же вам удается сохранять стекло по ту сторону оранжереи таким чистым? — спросил я, когда тот замолчал, чтобы перевести дух.

— Это воск, окись титана и еще кое-что, — усмехнулся Иноземцев из-под зонта. — Воск — моя страсть. Его можно оживить, вылепить из него кого угодно, хоть живого человека. И он будет совсем как настоящий. Восковым составом мы поливаем крышу и натираем стены. Ни одна пылинка не коснется их гладких поверхностей. Довольно длительное время. Потом необходимо счищать старое покрытие, мыть все окна. Очень опасное занятие, особенно это касается крыши. Только люди очень мелкой и легкой конституции могут позволить себе роскошь забраться на крышу моей оранжереи. Я и сам там никогда не был. Мне хватило лаборатории Фабен, до сих пор хромаю.

Я вспомнил последнее свое приключение в Германии и вздохнул.

— Чем вы занимались у тибетцев? — в свою очередь спросил Иноземцев.

— Я был караульным, — нехотя отозвался я после минутного раздумья. Я не знал, как объяснить свое существование в Ташилунге. Не подумал, что кто-либо будет интересоваться этим, не подготовил вразумительного объяснения.

— Караульным? — Доктор позабыл о своей конспирации, сделал шаг и даже поднял зонт. Но тотчас же опустил его и отвернулся.

— А как же оккультные науки? Мистика? Неужели тибетцы ничему этому вас не учили?

— Может, и учили. Только я ничего не понял.

Зонт Иноземцева вновь приподнялся. На меня глянули две черные лупы.

— Обычно так говорит тот, кто знает больше, чем полагает. Хорошо. Мы с вами еще вернемся к этому разговору. Располагайтесь у меня как дома.

Он протянул руку к стеклянной двери и распахнул ее.

— Возвращайтесь в «декабрь». И сможете легко добраться до крыльца. Не останавливайтесь у Юлбарса. Зверь стар и не любит чужаков. Ему еще выступать и выступать с Зои. А я пока не завершил работы над его заменой…

Я пожал плечами, послушно переступив из сектора «ноябрь» в сектор «декабрь».

Иноземцев затворил дверь и исчез за туманной завесой дождя.

Глава VII Великий и ужасный с острова Лонг-Айленд

Я медленно побрел обратно по заснеженной дорожке, ведущей к размашистому двухэтажному дому из желто-песчаного кирпича с фигурными выкладками вокруг окон, с чугунными решетками, причудливо обвившими балконы, и козырьком над широким крыльцом. Издалека и озаренный светом утреннего солнца он казался не таким странным, каким предстал ночью. Дом не был отштукатурен — это верно, весь целиком сработан из кирпича, но в подобном архитектурном решении таилось что-то особенное, притягательное, восточное. От дома веяло пустыней, палящим солнцем, сказочной Азией.

Иноземцев привез с собой оттуда не только сына, но удивительный восточный дух и тигра в придачу.

— Мир иллюзорен, — прошептал у левого уха Синий.

— Ваш мир — перекрестие иллюзий, перекрестие несуществующих действительностей, — как всегда, тотчас же отозвался Зеленый.

— И ты пребываешь в мире этого человека.

— Как бы не пропасть, не заблудиться, не исчезнуть в тумане его фантазий.

— Помни лишь одно — ничего этого нет. Вокруг одна черная, всепоглощающая пустота.

— Черная, всепоглощающая пуста — холст, и на ней душа рисует свои узоры. И чем сильнее дух, тем ярче его действительность.