Тайна субургана. И если я умру завтра... Среда обитания

— Заночуй у нас, сыночек, одни мы с Доноем остались на старости лет, — слезно просила старуха — жена больного, неотступно стоявшая у его изголовья и накладывавшая ему на лоб смоченную в холодном верблюжьем молоке тряпку.

Гомпил стреножил привязанного возле юрты коня, пустил его в поле и вернулся на свое место. Старик лежал с закрытыми глазами, и ровное дыхание говорило об облегчении, наступившем после принятия лекарства.

— Слава бурхану! Бедняга столько дней метался в жару, бредил, как ребенок. Спасибо тебе, сынок, за лекарство. Сам знаешь, что здешние люди за помощью бегут к ламам. А у них от всех болезней всегда одни и те же травы, которые не имеют никакой силы. Врачей у нас и в помине нет. А если бы и завелся какой-никакой врачишка, так те же ламы мигом бы его со свету сжили. — Старуха повозилась у печки, что-то достала из сундука, из шкафчика, расставила на столе и позвала Гомпила кушать.

— Ешь, ешь, сынок, не стесняйся. Мы всегда рады доброму человеку. Смотри, как старый спит. Бедолага… Видать, лекарство больно хорошее, а то ведь сколько ночей не спавши… — приговаривала она, подкладывая Гомпилу куски пожирнее и подливая горячий чай с молоком.

Доной проспал почти до утра. Обильно пропотев ночью, он почувствовал значительное облегчение, попросил чаю и пиалушку бульона. Заметно повеселев, позвал Гомпила:

— Сынок, ты уже не спишь? А дед-то ничего, а?

— Вы обязательно выздоровеете, дедушка. Сейчас еще один порошок выпейте, а после обеда — другой. И все будет хорошо.

— С твоей легкой руки, сынок, может, бурхан даст, поправлюсь. Ты у нас чувствуй себя как дома. Балдан-то не собирается пока уезжать?

— Да пока не собирается, но если вам что-нибудь нужно передать Балдану, вы скажите мне, дедушка, я ему передам все в точности.

— Мне бы очень хотелось самому с ним встретиться. Жаль мне его, очень жаль. Сердце у него доброе, к людям жалостливое. И зачем он связался с этими…

— Не бойтесь, доверьтесь мне. Я его верный друг.

— Ну-ка, старая, налей мне еще пиалушечку бараньего бульона, авось на поправку пойду, — бодрился Доной.

Старик рассказал Гомпилу много интересного о жизни монастыря, о ламах и всякого другого, о чем Гомпил никогда не слышал.

— Все в этом мире имеет свой срок. А если срок вышел, то и делу конец. Всю жизнь, насколько себя помню, жила в моей душе большая вера в бурхана, в лам. А на старости лет вера моя пошатнулась, сынок. Здорово пошатнулась. Видать, конец… — Доной тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Мне бы Балдана повидать, убедить бы его бросить поганых японцев и забыть этого хамбу. Подними-ка меня повыше, сынок, — попросил он и продолжал: — Зачем такому славному парню заниматься грязными делами? Сам он монгол, а служит японцам. Знаю я их, выжмут из него все, что надо, а потом за ненадобностью сами же и прикончат… Ламы наши тоже не лучше будут… И сам ты, сынок, подумай хорошенько, что ждет тебя завтра? Послушай меня, старика, я вам добра желаю. Обо мне что говорить? Я свою жизнь прожил. И только теперь понял свою ошибку. Господи, прости мне мой грех тяжкий, иссушивший мне душу!

Старик, не выпуская руки Гомпила, снова откинулся на подушки и полежал немного с закрытыми глазами. Старуха обтерла вспотевшее его лицо полотенцем и подала пиалу с пенящимся айрагом[37]. Осушив ее, дед сделал знак Гомпилу, чтобы наклонился поближе, и зашептал:

— Сынок, ламы, денно и нощно молящиеся бурхану, не выпуская из рук четки даже во сне и считающие грехом мирскую суету, способны на большой обман. Их раболепство перед бурханом и отрешенность от нашего бренного мира — одна лишь показуха! А на самом деле все они, и даже высшие из лам, у которых поцеловать руку мы считаем за счастье, — преступники, творящие черное дело. Да-да, сынок. Хамба Содов — один из них. Он страшнее всех. По его приказу, не смея ослушаться, я совершил неискупаемый грех, который будет глодать мою душу и после перерождения. Но, пока я жив, хочу хоть как-нибудь умалить его. Таких, как вы с Балданом, дети мои, хочу спасти от кары господней, открыть вам глаза и вырвать из цепких рук хамбы Содова. Извлеките урок из моих заблуждений. Подумай хорошенько, сынок, и скажи об этом Балдану… А сейчас я подремлю немного, — и старик, укрывшись одеялом, отвернулся к стене.

С этого дня Доной всем на удивление начал поправляться. Через пару недель он уже вставал и выходил из юрты на солнышко. Его выздоровление и слухи о коварстве лам, дошедшие до хамбы, не на шутку встревожили хладнокровного настоятеля. Тайком от Балдана он позвал к себе тайджи Дамирана, закрылся с ним у себя в юрте и долго говорил о большой опасности, которую представляет сейчас Доной. У Дамирана алчно заблестели глазки:

— За награду, повелитель, я готов своими руками заставить досрочно переродиться этого старого барана. Хорошо, наставник? Благословите, — тайджи согнулся в угодливой позе.

Хамба, зыркнув на него злым взглядом, зашипел:

— Дурак! Разве спрашивают у наставника благословения на такие дела? Пошел вон!