Тайна трех

– Может, за видео с камер призраков нам накинут пару баллов? Спасибо, что поддержал скрипкой. И за проекции полярного сияния. И за то, – прикоснулась я к его плечу, – что уговаривал меня уехать из дома Воронцовых сто тысяч пятьсот раз.

– Наверное, по-настоящему сам того не хотел. Не хотел, чтобы ты уезжала, – провел он рукой по моим еще влажным волосам и притянул к себе, прижимая к груди.

И я обняла его в ответ. Как нам было тепло и спокойно. Как мне хотелось, чтобы эта минута никогда не заканчивалась. Мое сердце дергалось на подранной коленке – может, первая влюбленность всегда такая болезненная и немного дерганая, как каждое восемнадцатилетнее сердце?

Я опустила глаза на кончик видневшейся на его кисти татуировки журавлиного крыла, меня осенила идея:

– Птица не может летать на одном. Нужно второе. Мне.

– Тебе? Сейчас?

– Очень больно?

– Эта такой вид боли, которую хочется испытать. По-другому не объяснить.

И мы поехали. Через полчаса припарковавшись возле салона на Белорусской, мастер выслушал наш сбивчивый рассказ про журавлей, про крылья, про птиц и протянул каталог готовых эскизов, но мы с Костей точно знали – здесь таких пернатых не обитает.

– Шестипалый журавль с голубыми глазами, – принялся объяснять Костя. – Половину татуировки разместить на моей руке, а вторую половину на руке Киры.

– Соединением рук журавль будет становиться единым целым.

– Вот как? – удивился мастер. – Какой необычный проект. – Кто первый?

Первым пошел Костя. На внутренней стороне руки спустя час в парящих клубах дыма появились очертания серого журавля с шестью пальцами, совсем как на моей ноге. Верхняя часть птицы на татуировке, по нашей задумке, должна была быть неяркой и теряться в облаках тумана.

Журавль на внутренней стороне моей руки, наоборот, должен быть ярким вверху рисунка, с горящими голубыми глазами, а ноги его будут еле различимы в тумане.

Шум машинки действовал на меня гипнотизирующе. Костя все время сидел рядом и держал за вторую руку. Мне не было больно. Все было так, как он предупреждал. Это был тот вид дискомфортных ощущений, которые ты хочешь испытать, запечатлевая контуры собственной души, придавая им узнаваемую форму.

Нам с Костей наложили защитные повязки, попросив подойти через недельку.

– Через неделю уже буду в Нижнем. Нужно возвращаться. Восстановиться в школе.

– Все правильно. Бросать нельзя, – согласился Костя.

– А ты? – боялась я спросить его напрямую, как будет продолжаться наш роман, когда он останется в Москве или вернется в Калининград.

– Уверен, в Нижнем Новгороде кому-нибудь пригодится айтишник с запатентованной программой Умного дома и проектом прозрачных нанокамер.

– В Нижнем? Ты поедешь в Нижний?

– Я полечу куда угодно, Кира. Туда, где будешь ты.

– А если я взлечу к звездам?

– Значит, взлечу выше звезд.

Он припарковал машину около отеля, но, кажется, не собирался выходить. Не глушил двигатель и не отстегивал ремень.

– Увидимся завтра, – произнес он каким-то неестественно для него взволнованным голосом. – Я переночую в кастрюльном доме.

– А… здесь? Ты… разве не хочешь здесь?

– В отеле?

– Ну да, со мной. В номере.

– Нет…

– Нет?

– Ну то есть да. Хочу, конечно. Кира, но…

– Я этого хочу. Очень.

На всякий случай я немного зажмурилась, произнося:

– Я хочу, чтобы ты стал моим первым журавлем.

К счастью, он ничего не ответил, чтобы не вогнать меня в еще большее смущение.

Мы вошли в номер. Свет был погашен и не нужен. Пусть нас видят только звезды, наперебой подмигивая сквозь стекло.

Костя закрыл дверь, прислонившись к ней спиной и не решаясь проходить. Я подошла к нему и обняла, юркнув руками под свитер и нижнюю футболку. Кожа на его израненной осколками гранат спине походила на взбитую миксером глину с подсохшими на солнце буграми и рытвинами. Потянув, я сняла с него и майку, и свитер, скособочив очки. Он положил их на столик к телевизору. Опустившись к моей шее, глубоко вдохнул, прикасаясь губами к пульсирующей артерии.

В отражении зеркала татуировка сломанного журавлиного крыла опускалась с плеча к самым пальцам. Мастер изобразил на лопатке несколько обломленных перьев и торчащую кость. Я вела руками по выпуклым бороздкам. Споткнувшись о корягу на дикой части озера, когда внутри обморока я стала журавлем, эти рытвины я запомнила жутко горячими и красными. Ягоды кровавой бузины – так я подумала о них в тот момент.

Если бы Костя не закрыл журавля, птицу (или меня) разнесло бы на филе, крылышки и ножки. Если бы журавль не увел от взрыва Костю, его бы ни одна вшитая под татуировкой пластина не спасла. Поездка с ящиком гранат закончилась бы другим ящиком – с четырьмя стенками, дном и крышкой.

Переступив через брошенные нами вещи, я подошла к кровати. Растянула джинсы, стягивая их вместе с носками, и залезла под одеяло. Костя сел у меня в ногах и прикоснулся к ступне с шестью пальцами. Он дотрагивался горячими щекотными касаниями, пока я сдерживала истеричный хохот.

– Шесть.