Тайна трех

Переваривая взгляд репортера из черной машины, я почти так же смотрела сейчас на фотографию Миры с Ирой, чьи имена не могла произносить вслух. У Миры чуть шире щеки, а Ира была левшой. Вон, держит ложку в левой. Снимок сделан на детском празднике. Мы лопали мороженое и улыбались, сидя за столом, уставленным десертами.

– Держи, – протянул папа тюбик с помадой.

Подняв его к носу, я втянула аромат. Пахло медью. Железом. Плесенью. Открыв крышку, заглянула внутрь. Красный остов все еще выкручивался. И полоски губ… а может быть, это следы асфальта, по которому чертила Алла?

Фотографию сестер я отдала отцу, а помаду сунула в карман. Он не был против. Он вообще стал выглядеть иначе. Из Врифиндора его перевели в Слезырин. Глаза красные, узкие, больные и воспаленные.

– Мертвые не любят, когда по ним льют слезы, пап.

Я не помнила сестер. Близнецы? Мои копии? Я жила с ними бок о бок десять лет и совершенно забыла о них. Мира с Ирой были стерты из меня – судьбой или ластиком, убийцей или несчастным случаем?

– Как два десятилетних ребенка могли напороться на те сучья? Не один, а два? Пап, как же следствие?

– Нам все отказали, Кира. Целая площадка людей и ни одного свидетеля. Кроме…

– Меня?

– Ты молчала год. Ты все забыла. Ты не свидетель, ты – жертва. Мы во всем виноваты, Кира. Мы – родители. Три журавленка… Не уберегли. Свалились и умерли. Выпали из гнезда.

– Как ты сказал?

– Три журавленка, – повторил он.

– Ведь мы – журавли.

– Ты о чем?

– Кажется, я кое-что нашла. Точнее, кое-кого.

Как я сразу не подумала, что поиски Кости нужно вести в Калининграде? Он жил там. Работал на птичьей станции Фрингилла. Кто-то наверняка знает его домашний адрес или имена родственников, у которых полиция примет заявление об исчезновении.

Два месяца назад я не знала, что буду делать с правдой, которую так настойчиво требовала, так жаждала узнать. И вот я ее получила. Хоть ложкой хлебай. Половником. Ведром! Умерли две мои сестры. Нас было трое. Меня было трое.

С Костей меня было больше. Наполовину. Я должна вернуть себе хотя бы эти пятьдесят процентов. Дозвонившись до птичьей станции Фрингилла, я смогу узнать его домашний телефон и адрес, расскажу все его родственникам, а они обратятся в полицию.

– Алло? – телефон был почти разряжен. Красный индикатор мигал на последних трех процентах. – Свет, это ты? Что значит видишь меня? Ты где? В бане? Ясно, – обернулась я на двухэтажную постройку городских бань у себя за спиной, – а телефон у тебя заряжен?

Моя трубка полностью села, и, чтобы разыскать Свету с ключиком от шкафа, пришлось идти в баню и переодеться в простыню.

– Кир! У нас горячую воду отключили, а кастрюли кипятить неохота. Ты чего так рано проснулась? Шесть утра.

– Да так… нужно было кое-что забрать из гаража.

– Понятно, – покосилась она в сторону и зашептала, чтобы ее не услышали соседки по парной: – видела тебя по ящику. На крыше. И картину. Что это было? В репортаже сказали…

– Что это осеннее обострение психоза?

– Твою маму показали. Она резала портрет маникюрными ножницами.

– Знаешь, – улыбнулась я, подтягивая простыню, – вчера я все поняла. Он был прав.

– Кто?

– Как ни странно, – даже я удивилась, что произношу его имя, – Максим. Он сказал, что нужно жить сегодняшним днем. Слушай, можно твой мобильник? Мой разрядился.

– Держи, – сняла она с запястья браслет с ключом, – кому ты будешь звонить?

– Максиму. Может, с чужого номера он ответит.

Убедившись, что рядом в холле никого нет, я устроилась на теплых коричневых креслах, все еще кутаясь в простыню и натягивая до ушей банную шапку из шерсти. Я знала номера всех Воронцовых наизусть и ждала, пока шли длинные гудки.

– Алло, – ответил Максим бодрым хохотом, – плохо слышно! Алло! Ну кто, а?!

На заднем фоне громыхало; похоже, басы ночного клуба. Мы в шесть утра парились в бане, а он в шесть утра отрывался на вечеринке.

– Я знаю, что произошло в прошлом. Их звали Ира и Мира. Моих сестер. Мы были тройняшками. Это они погибли в тот день недалеко от детской площадки.

– Кира?.. – выдохнул он.

– Спорим, ты сейчас обернулся? Ты боишься, ведь так?

В трубке послышались его быстрые шаги, хлопнула дверь, музыка затихла.

– Нет. Я боюсь за тебя. И ты знаешь почему.

– Чем она шантажировала? Кого отобрала?

– К счастью, – ухмыльнулся он, – я люблю только себя. И чертовыми камелиями меня не напугаешь.

– Себя?.. – соображал мой мозг, как Алла уговорила Максима подыгрывать ей. – Твоя аллергия. Это было отравление… Алла травила тебя… Как?

– Тебе лучше не знать.

Что-то зашуршало на той стороне трубки. Я закрыла глаза. Хоть я не видела сейчас Максима, но слышала этот звук каждый раз, когда он был рядом. Так шуршала кожа его красных автомобильных перчаток.

– Ты гонщик, – начала я рассуждать вслух, – и ты не расстаешься с перчатками. Алла подсыпала в них какой-то токсин, который проникает через кожу. Так?

– Почти, Кирыч. Не расстаюсь я еще с машиной. Она сыпала токсин на руль. Поэтому я ношу перчатки.

Точно. Он ведь еще и брызгал постоянно антисептиками на руки или руль автомобиля. Он отбрыкивался от меня в приступах аллергии, боясь передать токсин и мне.