Тайна убийства Столыпина

— Не может быть, чтобы Столыпин так просто ушёл в отставку, — горячился Дмитрий. — Он столько пролил крови, стольких убил! Всё это можно было бы ему простить, если бы революция победила, но он её задушил. Он отправил на каторгу сотни наших товарищей, которые боролись за свободу. А разве можно простить ему военно-полевые суды, эти “галстуки”, которые его полицейские накинули на шею честных людей?

Хозяева дома соглашались с гостем, не спорили. Они были одного с ним мнения: Столыпин создал мощный полицейский аппарат, подавил революционное движение, укрепив позиции самодержавия, так сильно пошатнувшиеся в последние годы, а теперь своими реформами готов уничтожить базу социал-революционеров в деревне, поддержав в ней зажиточных крестьян.

И собеседники пришли к выводу, что премьер-реформатор принёс много бед. Задушив первую революцию, он делает всё возможное, чтобы не наступила революция будущая.

— Вся беда в нём, — заключил Богров.

— Да, конечно, — согласились с ним друзья, — но теперь, слава Богу, он уже уходит.

— А уйдёт ли? — с сожалением произнёс Дмитрий. — Он слишком умён, да и живуч. Умён, чтобы переиграть своих соперников в политике, и живуч — все покушения, организованные против него, к результату так и не привели. Столько генералов и министров ухлопали, а Столыпин жив и поучает всех в Думе, куда вести Россию. И никто не может прервать его красноречие и отменить жёсткие законы.

— Ты, Дмитрий, не горячись. Столыпин уже отжил своё. Уйдёт, и всем станет легче. Потерпи.

— Вспомните мои слова, — заверял Богров, — просто так Столыпин не уйдёт.

Революционер Лятковский, имевший большой опыт подпольной работы, вспоминал об одном своём разговоре с Богровым.

— Мы все с вами мелкие сошки, играем в революцию, а настоящих дел не делаем, — кипятился Богров.

— А что ты подразумеваешь под настоящей работой? — поинтересовался Лятковский.

— То же, что и ты, — ответил Богров. — Что люди оценили бы, о чём бы все знали...

— В революционной работе главное не то, что тебя все люди знают, а то, что общее дело делается совместно и сообща. Каждый вкладывает свой посильный труд. Если же ты хочешь прославиться, так это дело другое, с революцией не связанное, — сурово сказал ему Лятковский.

Но Богров не хотел быть в революции мелкой сошкой, рядовым бойцом, ему нужно было “главное”, что отличало бы его от всех остальных. Это отмечали все товарищи, знавшие его по работе в Киеве. Позже все они утверждали, что их бывший друг относился к породе геростратов.

До министерского кризиса Богров жил, как медведь в берлоге, в глубокой спячке — его перестали интересовать партийные друзья, их дела, общей работы он чурался, даже не поддерживал общения с прежними знакомыми. Всем казалось, что от социализма он отошёл если не окончательно, то на какое-то время.

Но кризис правительства в марте 1911 года его оживил. Он стал больше интересоваться политикой, вернулся к старым связям. Теперь друзья видели прежнего Богрова — активного, спорящего, горячо обсуждающего проблемы, вникающего в работу организации и стремящегося всё знать и понять.

— К вам заходил Богров?

— Да, был. Кажется, он хочет вернуться к работе.

— Высказывал свои соображения?

— Нет, напрямую не говорил, но было видно, что истосковался по общению и, как всегда, хочет быть нам полезным.

— Наверное, стоит приобщить его к делам. Раз он повзрослел, решил взяться за ум всерьёз, не как прежде...

Ничто не выдаёт намерений так явственно, как разговоры. Даже если приходится прятать мысли, обволакивать их в непроницаемые слова, путать собеседников, говорить совершенно противоположное тому, что думаешь на самом деле, скрывать суть задуманного.

Даже тщательно подобранные фразы, будто специально приготовленные к разговору, оставляют какой-то осадок, и позже умный собеседник вспомнит сюжетную нить состоявшейся беседы и сможет догадаться об истинном смысле всего, что ему хотели сказать и не сказали.

О разном вспоминали позже собеседники Богрова. Одним запомнились его ладные речи, другим — невысказанные мысли. Как он не скрывал их, все отмечали: что-то в его разговорах было странное, выморочное, сомнительное.

Навело это кого-то на истинную его суть? Наверняка нет — иначе забили бы тревогу, обратив внимание на несуразность его пассажей, отмежевались бы от него.

Все несуразности относили лишь к странностям характера Богрова.

Но всё это будет осмысливаться позже. После известных событий, потрясших государство.

В тот вечер, вернувшись от друзей, Богров принялся внимательно читать газеты. Теперь не пробегал их глазами, как раньше, бегло, а не спеша, по нескольку раз перечитывал понравившиеся абзацы некоторых статей.

“И на черта ему понадобилось земство в западных губерниях, — думал Богров, — если есть дела поважнее? Нет, он решил и в них установить царские порядки”.