Тайна убийства Столыпина

-Я побеспокоил вас, Владимир Николаевич, узнав только что от Александра Васильевича, что волновавший вас вопрос о судьбе Крестьянского банка получил в моё отсутствие совершенно неожиданное разрешение. Оно меня радует, вам даёт полное удовлетворение, а с меня слагает большую тяжесть. Но перспектива вашего ухода мне тягостна, не скрою. Александр Васильевич нашёл выход из создавшегося положения, и я тому только рад. Я нисколько не намерен настаивать более перед его величеством на одобренном государем моём и Александра Васильевиче мнении. Но не могу не сказать вам в присутствии Кривошеина — и за этим я и просил вас прийти ко мне, — что вы всегда действовали открыто и честно; возражая мне против того, что мы с ним задумали, и считая наше мнение ошибочным, не постеснялись поставить на карту ваше служебное положение, находя невозможным нести ответственность за чужие ошибки. Я сердечно благодарю вас за то, как вы себя держали, а Александру Васильевичу не могу не сказать при вас то, что уже сказал ему без вас, а именно — что он меня предал и не подождал даже моего возвращения. Пусть так и будет, и не станем больше говорить об этом неприятном для нас обоих вопросе. Александр Васильевич согласился с вами, и я обещаю только помочь вам обоим довести это дело до благополучного конца, но буду ещё более рад, если вы сам найдёте время довести его до такого конца под вашим председательством в Совете министров ещё до моего окончательного возвращения в Петербург.

Судьба распорядилась иначе. Пётр Аркадьевич больше в Петербург не вернулся. Вопрос, оставшийся при нём нерешённым, решал уже Коковцов, который и оставил воспоминания, запечатлев приведённый здесь монолог Столыпина. В нём видна правота Коковцова, но так ли было на самом деле, уступил ли Столыпин ему в вопросе Крестьянского банка, мы не знаем.

Уходя, Кривошеин уронил любопытную фразу, на которую следует обратить внимание:

— Хорошо, пусть пока я буду виноват во всём.

Что она значила? Что фактически виноват не он в том споре, а вина лишь пала на него, пока не разобрались окончательно с этим банком.

Правда, здесь попытались свалить ошибку на Столыпина — мол, он своей волей принял решение. Столыпин и хотел бы этого, но интересы людей, стоящих за банком, ему это не позволили, и вопрос, требующий его участия, был решён в его отсутствие. Они его и здесь одолели.

До отъезда в отпуск Столыпин принял доклад действительного статского советника, почётного лейб-хирурга, академика Рейна, председателя медицинского совета министерства внутренних дел. Георгия Ермолаевича Столыпин и уважал, и ценил ещё до того, как Рейн стал его пользовать из-за болезни сердца.

— А вы чересчур много работаете, — заметил доктор после доклада. — Сердце, дорогой Пётр Аркадьевич, не железное, оно тоже свой ресурс имеет. Надо бы вам отдохнуть...

— Я так и решил. Лето проведу в деревне, а в сентябре поеду в Киев, на торжества — памятник будут открывать императору Александру, и государь будет.

— Хорошо знаю этот город, Пётр Аркадьевич. Красив, знаете ли, Киев, как и Днепр, воспетый Гоголем. Но таких сложных в России городов, пожалуй, больше и нет.

— А что же в нём сложного? — удивился премьер.

— А вот сами подумайте, вспомните: там служил Судейкин, убитый впоследствии Дегаевым; там стреляла в театре в жандармского полковника Новицкого небезызвестная Дора Каплан; там на Бибиковском бульваре эсер Гершуни сговаривался с Коспорой об убийстве харьковского губернатора князя Оболенского; там было совершено покушение на Спиридовича, который в то время был начальником Киевского охранного отделения. Видите, какой он, Киев, богатый многими национальностями и излюбленный социалистами революционерами...

Пётр Аркадьевич поразился осведомлённости медика, который на первый взгляд не производил впечатления специалиста по охранному делу. Оказалось, что профессор хорошо знает не только медицину.

— Я, знаете ли, был избран там на кафедру в университете и поразился двум вещам. Во-первых, что возле университета всегда стоял сильный наряд военных и полицейских чинов — там судили каких-то местных революционеров. А, во-вторых, Пётр Аркадьевич, несмотря на жаркие дни в воздухе носились лёгкие снежинки. Мне они показались именно снежинками, и сильно, надо сказать, меня удивили. А это был пух из перин после еврейского погрома...

— Я полагаю, что до подобного не дойдёт, но в связи с пребыванием в городе императора охрана там будет усилена.

— После взрыва на Аптекарском острове вы обязаны думать и о своей персоне. Лично я советую вам носить под платьем лёгкий панцирь. Вы о таких слышали? О них писали в газетах.

Столыпин усмехнулся:

— Вы правы, от пули такой панцирь может и защитить, а от бомбы никакой панцирь не спасёт!

По традиции во время официальных мероприятий в империи охрану брал на себя местный генерал-губернатор, а личная охрана только сопровождала государя, была при нём.