Тайна замка Вержи

Вот струя источника, взвиваясь из земли, бессильно падает вниз. Словно каждый миг пытается дотянуться до луны – и не может.

Вот то, что осталось от самой Николь: бледное лицо, запрокинутое к небу, и грязные волосы, прилипшие к глинистому краю лужи. Тела нет. Его скрыла бурая вода.

– Еда готова, лягушоночек…

Пресные волокна жесткого мяса старуха складывала прямо в рот Николь.

– Это место как-нибудь называется? – спросила она, пока Арлетт обгладывала тонкую косточку.

– Чертова Плешь, – невнятно пробубнила та и сунула Николь под нос флягу. – На, запей.

Девочка глотнула прохладной воды.

– Долго мне здесь лежать?

– До утра.

– А что потом?

– Посмотрим, – уклонилась от ответа старуха.

Она обмакнула ладонь в теплую воду и мягко провела по лицу девочки.

Николь перехватила ее запястье и задала давно мучивший ее вопрос:

– Отчего ты помогаешь мне?

Ведьма молча высвободила руку.

– Скажи! – настаивала Николь. – Я хочу знать!

Старуха отодвинулась назад, в тень, куда не доставали слабые отблески костра.

– Может, у меня доброе сердце – предположила она оттуда.

Но девочка с сомнением качнула головой.

– Даже человек с добрым сердцем не будет делать того, что пойдет ему во вред.

– Что же это?

– Ты спасла меня и этим разозлила маркиза. Он сжег твой дом!

– Всего лишь временное пристанище…

– Все равно! – упрямствовала Николь. – Теперь он ищет тебя. А наша сегодняшняя дорога? Нет, это не просто так!

Ведьма выдвинулась из темноты и подалась к ней. Глаза ее блеснули.

– Что, лягушоночек, боишься моих коварных замыслов, а?

Николь поискала в себе страх и не нашла. Она покачала головой:

– Нет. Не боюсь. Но…

Ведьма насмешливо вскинула брови.

Под ее взглядом Николь почувствовала себя никчемной дурой, не способной внятно растолковать, что ее мучает.

– Я думала, Элен желает мне добра, – наконец сказала она. – Все эти красивые вещи… Мягкие туфли… и ночная рубашка… Так странно… и весело, и страшновато, и как будто немножко пьянеешь. А потом оказалось, что я должна лечь с маркизом де Мортемаром. Вместо нее.

Старуха нахмурилась.

– Прошлым летом меня взяли на рынок в Божани, и там оказался бродячий театр. – Николь слабо улыбнулась воспоминаниям. – Я пробралась в шатер и видела представление. Когда тряпичную куклу надевают на руку, знаешь?

– Как перчатки.

– Да. Сначала я смеялась… а потом мне стало страшно. Они были как живые! – Девочка вскинула руки и пошевелила пальцами, не отводя глаз от капель стекающей воды. – Им не хотелось притворяться и играть, они бы ушли! Но у них внутри была рука, чужая рука. Они мучились! Им было больно! Я не хотела, чтобы их мучили!

Николь ударила ладонями плашмя по воде, и во все стороны полетели брызги. Старуха не шелохнулась.

– А потом Элен! – выкрикнула девочка. Речь ее становилась все сбивчивей, слова текли быстрее, обгоняя друг друга. – Она как будто засунула руку мне внутрь и шевелила пальцами. А я не могла ничего поделать! Я была как те куклы!

– Но ты сумела сбежать, не так ли?

Николь кивнула.

– Я не хотела ничего плохого. Только чтобы больше никто не гнался… не били! я бы сумела все исправить. Но Элен меня столкнула. Почему?

Старуха прижала ладонь к ее губам.

– Чш-ш! Тише, лягушоночек.

Николь дернула головой в сторону.

– А теперь ты! У меня словно твоя рука внутри! Я не понимаю… Не понимаю!

Она обмякла в воде, тяжело дыша.

– Да что тут понимать, лягушоночек…

Ведьма вытерла испачканную ладонь о подол и встала, пристально глядя куда-то над лесом, где края облаков над закатившимся солнцем сияли, словно вышитые золотой нитью по натянутой темно-синей канве. Николь повернула голову, но ничего не увидела.

– Ребенок у меня был, давно, – без выражения проговорила старуха. – Умер еще в колыбели.

Николь даже привстала, пытаясь разглядеть ее лицо.

– Ребенок? – недоверчиво повторила она. Ведьмы не рожают детей, они крадут их!

Старуха не заметила ее удивления.

– Сейчас он был бы немногим младше тебя, – проговорила она. – Иной раз представишь его рядом, выросшим…

Она замолчала.

Николь не осмелилась ничего сказать.

Старуха стояла, выпрямившись, вглядываясь в расплывающиеся над лесом облака, словно пытаясь увидеть в них чей-то лик. Но ветер сминал жалкий облачный пух, и от образа, подсказанного воображением, не оставалось ничего, кроме белесого дыма.

Сквозь пиликанье бесчисленных цикад пробился печальный вопросительный крик вечерней птицы.

– Давай-ка спать, лягушоночек. Только сперва нужно привязать тебя.

– К чему?

– Ко мне. Рука за руку.

– Зачем?

– Мало ли что. Еще забудешься и сползешь под воду. Веревка-то дернет, я проснусь и вытащу тебя.

Луна, вся в голубоватых прожилках, точно ореховое ядрышко, повисла над Чертовой Плешью. Листва слабо шевелилась от тихого дыхания ветра.

Вечно бодрствующий источник бурлил, и в его недовольный голос вплеталось частое простуженное уханье совы. Рядом потрескивал маленький, как кошка, костер.

Возле самого края лужи, сбив под собой меховую накидку, дремала Арлетт, подложив ладонь под щеку. От ее пальцев к луже протянулась тонкая бечева. Другой конец был обвязан скользящим узлом вокруг запястья Николь.