Тайна замковой горы

– А я убеждена, что у тебя всё получится. У тебя чуткая душа, восприимчивая натура. Это, мне кажется, важные качества для писателя. Я обещаю тебе, что буду самым преданным твоим читателем.

– Я отдам тебе на суд свои «творения», если буду уверен, что они хоть немного достойны твоего внимания.

– Ты слишком строг к себе. Больше уверенности!

– Да, я сам знаю, что мне её не хватает.

Во время разговора Полина машинально перебирала цветные карандаши. По тому, как бережно, даже ласково она к ним прикасалась, Поль понял, что для неё они означают радость творчества и попросил:

– Нарисуй что-нибудь.

Полина не стала отговариваться, видно ей и самой хотелось совершить это волшебство: перенести на чистый белый лист бумаги картины, которые пока существовали только в ее голове.

– Я, правда, больше люблю акварель, но в наших условиях карандаши удобнее.

Поль с интересом наблюдал, как рождается рисунок. Сам он рисовал весьма посредственно, но изобразительным искусством интересовался, с удовольствием посещал музеи и выставки, читал книги о художниках. Творческий процесс интересовал его чрезвычайно. Как рождаются книга, мелодия, картина? Какую роль играет голова творца, а такую – его руки? Что побуждает одних людей создавать произведения искусства, а других – интересоваться ими? Ведь для повседневной жизни они совсем не нужны. И всё же, какой нищей становится душа, не прикоснувшаяся к этому небесному огню.

Под быстрыми пальцами Полины на бумаге всё явственнее проступали очертания их яхты. Она неслась по сине-зелёным с белым кружевом пены волнам, наполненные ветром паруса соперничали белизной с оперением чаек, неотступно следующих за яхтой. Рисунок весь был пропитан солнечным светом и счастьем.

– Полина, да у тебя настоящий талант! – ахнул Поль.

– Я рада, что тебе понравилось. Но я вижу, насколько не удалось передать того, что у меня в душе. Хотелось бы показать больше, чем вышло. Но у меня не хватает уменья.

– Нет, напрасно ты это говоришь. Когда вернёмся, я вставлю этот рисунок в рамку и повешу в нашей комнате на память об этих чудесных днях.

Уже к концу второго дня Поль и Полина настолько свыклись с пребыванием на яхте, что им казалось, будто они прожили здесь всю свою жизнь.

Они облазили всё судно (кроме тех мест, где это было опасным, и куда капитан их не пускал), Поль даже попросил Монти разрешить ему пару минут постоять у штурвала, а Полина сделала несколько снимков «бывалого покорителя морей» (как она выразилась). Поль то и дело щёлкал затвором фотоаппарата и мечтал о тех минутах, когда будет проявлять плёнки и печатать фотографии. Это будут поистине волшебные мгновения, когда в тёмной комнате, в красных отблесках фонаря на бумаге, лежащей в кювете с растворителем будут постепенно проступать конкуры навеки запечатлённых мгновений этого плавания! Хорошо, что кассет было много, но всё-таки Полина то и дело напоминала мужу, чтобы он растянул запас плёнки на всё путешествие.

Её альбомы тоже заполнялись рисунками и эскизами. Хотелось запечатлеть всё: рассветы и закаты, бесконечную морскую гладь, дельфинов, кувыркающихся за бортом, их каюту, небольшую, но очень уютную, ну и, конечно, людей, благодаря которым им так хорошо отдыхалось. Полина сетовала, что портреты ей плохо удаются, но, по мнению Поля, в них было главное – кроме внешнего сходства на этих зарисовках можно было угадать характер человека. В альбомах нашли место изображения капитана Гедеона Монти, штурмана Эгеля, кока и стюарда Базиля, нескольких матросов. Впрочем, последних удавалось увидеть нечасто: иногда они быстро пробегали мимо, вежливо здороваясь на ходу, но на глаза попадались редко, постоянно занятые своей работой. Команда работала слаженно и почти бесшумно. Полина иногда недоумевала, как и когда матросы наводят на яхте такой безупречный порядок и чистоту? Медные, бронзовые и латунные детали были начищены до зеркального блеска, палуба неизменно была надраена до неправдоподобной чистоты. Иногда приходилось видеть, как капитан, достав из кармана белоснежный платок, проводит им по планширю фальшборта или по перилам трапов, а то и по палубе – и никогда на этом платке не появлялось ни одного грязного пятнышка.