Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

Долгая судорога всколыхнула ряды собравшихся. Женщины, присутствовавшие здесь во множестве и принадлежавшие по большей части к самому изысканному обществу, не смогли удержать бурных проявлений восхищения и жалости. Какая-то богобоязненная вдовица истово перекрестилась. Все повскакали с мест, всех охватило чувство бесконечного благоговения, словно сама Смерть витала над ними.

Прибыв на свое место, новообращенный уселся между двумя своими телохранителями, потом вскинул голову и твердым взором обвел всех людей: коллег, публику, президиум, – пока наконец не остановился на удрученном лице того из членов знаменитого Братства, которому выпала обязанность приветствовать его.

Обычно этот человек являлся на заседание с самым зверским лицом, предвещавшим литературные каверзы, затаенные в недрах его приветственной речи. Но сегодня у него была сочувственная физиономия исповедника, пришедшего напутствовать осужденного в его последние минуты.

Г-н Лалуэт, не переставая изучать повадки этого странного племени, облаченного в дубовые листья[17], старался не упустить ни словечка из того, что говорилось вокруг. А говорилось вот что:

– Ах! Жан Мортимар, бедняга, был так же молод и красив, как и этот!

– И так счастлив, что его избрали!

– А помните, как он встал, чтобы произнести свою речь?

– Казалось, он сияет! Он был так полон жизни…

– Что бы там ни говорили, но естественной такую смерть не назовешь!

– Нет-нет, ни в коем случае!

Г-н Гаспар Лалуэт не мог более сдерживаться, чтобы не спросить, о какой смерти твердят все вокруг. Он повернулся к своему соседу и неожиданно узнал в нем профессора, от которого недавно получил суровую отповедь. Впрочем, и в этот раз профессор не слишком церемонился:

– Вы что, милейший, газет не читаете?

Увы, нет! Г-н Гаспар Лалуэт газет действительно не читал. И имел для этого вполне вескую причину, о чем нам еще представится случай поговорить, но сам он вовсе не собирался кричать о ней на каждом углу. Однако из-за того, что газет он все-таки не читал, тайна, к которой он приобщился за двадцать франков под аркой Академии, с каждым мгновением сгущалась все больше. Вследствие этого он не понял причин поднявшегося ропота, когда некая дама благородного облика вошла в заранее приготовленную для нее ложу. Все зашушукались, что это «та самая красотка, г-жа де Битини». И все решили, что это настоящая наглость. Г-н Лалуэт опять не понял почему. Дама с холодной надменностью оглядела публику, обратила несколько кратких слов сопровождавшим ее молодым людям и направила свой лорнет прямо на Максима д’Ольнэ.

– Она же его сглазит! – вскрикнул кто-то.

И многоголосое эхо принялось повторять:

– Да-да, она его сглазит! Сглазит!

Г-н Лалуэт спросил:

– Почему она должна его сглазить? – но не получил ответа.

Единственное, что он смог выяснить более-менее определенно, было следующее: человека, готовившегося произнести речь, звали Максим д’Ольнэ, он был капитаном первого ранга и написал книгу, озаглавленную «Путешествие вокруг собственной каюты». Его недавно избрали в Академию, и ему предстояло занять в ней кресло, ранее принадлежавшее монсеньору д’Абвилю[18]. Но тут опять начались всякие загадки с воплями и неистовыми жестами. Публика, повскакав со своих мест, кричала что-то в таком духе:

– …Как тот, другой!! Ах, письмо!.. Не вскрывайте! Как тот, другой!..

Г-н Лалуэт наклонился и увидел служителя, подающего письмо Максиму д’Ольнэ. Появление этого служителя с письмом сослужило весьма дурную службу: публика впала в совершенное исступление. Одни лишь члены президиума пытались сохранить некоторое хладнокровие. Однако видно было, как г-н Ипполит Патар, непременный секретарь Академии, трепещет всеми своими дубовыми листьями.

Что касается Максима д’Ольнэ, то он встал, принял письмо из рук служителя и вскрыл его. Он улыбался, слушая все эти вопли. А поскольку церемония еще не началась по причине ожидания отсутствующего г-на канцлера, то д’Ольнэ прочел письмо и снова улыбнулся. И тогда на трибунах все оживились:

– Он улыбается! Тот, другой, тоже улыбался!..

Максим д’Ольнэ передал письмо своим восприемникам, и уж они-то точно не улыбались. Вскоре текст письма был у всех на устах, а поскольку, передаваясь из уст в уста, он облетел весь зал, то и г-н Лалуэт сумел ознакомиться с его содержанием: «Бывают путешествия и более опасные, чем вокруг собственной каюты!»

Казалось, содержание письма доведет возбуждение публики до крайности, но тут ледяной голос председателя, сопровождаемый звоном колокольчика, объявил, что заседание открыто. В зале повисла трагическая тишина.

Максим д’Ольнэ уже вскочил на ноги – не просто храбро, а даже дерзко.

Вот он принимается читать свою речь.

Он читает ее глубоким, звучным голосом. Сначала благодарит, без тени угодливости, достославное Братство за честь, оказанную ему своим выбором. Потом, после краткого упоминания о горе, которое недавно потрясло Академию до самых ее основ, начинает говорить о монсеньоре д’Абвиле…