Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

Г-н непременный секретарь ходил такой бледный, словно недавно покинул преисподнюю в твердом убеждении – по чести и по совести, – что неизбежно опять туда попадет.

После случившегося с Мартеном Латушем несчастья Патара надолго приковали к постели ужасные угрызения совести. В бредовом состоянии он укорял себя в смерти меломана и со слезами просил прощения у Бабетты. Выздоровел он лишь тогда, когда завершилось следствие, когда медики вынесли свой окончательный вердикт по делу о трех смертях и когда на больного наконец-то благотворно подействовали слова сочувствия большинства его коллег.

Вернув себе способность соображать, г-н непременный секретарь обнаружил, что обожаемая им Академия нуждается в его заботах как никогда. Он героически восстал с одра болезни, чтобы взвалить на себя это прекрасное бремя.

Тем не менее, как вскоре обнаружилось, Бессмертие перестало быть единственной формой существования Ипполита Патара. Всякий раз, направляясь в Академию, он вынужденно выбирал обходные пути, чтобы его никто не узнал и не превратил в объект насмешек.

Заседания составителей «Академического словаря» отныне сопровождались тяжкими вздохами, нудными жалобами и горькими стенаниями, что отнюдь не способствовало скорейшему завершению этого достославного труда.

Однажды, когда лишь несколько молчаливых и осунувшихся собратьев сидели на своих местах в опустевшем Словарном зале, из смежных помещений донесся громкий стук распахиваемых дверей, послышались чьи-то уверенные шаги, и в зал торопливо вторгся г-н Патар, блиставший свежей розовой окраской.

Заметив ее, коллеги в величайшем смятении повскакали со своих мест.

Что случилось?

Но г-н непременный секретарь так разволновался, что не мог ответить. Он потрясал каким-то листком бумаги, но ни единый звук не срывался с его задыхающихся уст. Даже гонец-бегун, доставивший в Афины весть о разгроме персидского войска и спасении родного Марафона, наверное, не запыхался так, как г-н Патар. И если тот вестник все-таки умер, то лишь потому, что он не был Бессмертным, как г-н непременный секретарь.

Не без труда г-на Патара усадили, взяли листок из его руки и прочли следующий текст.

«Имею честь выставить свою кандидатуру на замещение кресла, освободившегося по смерти м-ра д’Абвиля и господ Жана Мортимара, Максима д‘Ольнэ и Мартена Латуша».

Ниже стояла подпись: «Жюль Луи Гаспар Лалуэт, литератор, отмеченный Академией. Париж, улица Лаффит, дом 32-бис».

Глава IX. Во Франции всегда найдется храбрый и здравомыслящий гражданин, который посрамит глупую толпу

Тут они все попросту расцеловались. Память об этом счастливом воодушевлении сохранилась в анналах Академии под названием «Поцелуй Лалуэта»[39].

Те, кто там оказался, сожалели лишь о том, что не присутствуют в гораздо большем количестве, чтобы их радость выразилась как можно полнее. Как говорится, чем больше дураков, тем смешнее.

Вот они и смеялись.

Смеялись и целовались – все шестеро.

Да, в ту минуту их было только шестеро. Объяснялось это тем, что в последнее время заседания проходили так тоскливо, что на них под разными предлогами старались не являться многие академики.

Но это заседание стало незабвенным.

Все шестеро решили немедленно нанести визит этому г-ну Жюлю Луи Гаспару Лалуэту, литератору. Они спешили не только поближе познакомиться с ним, но и, предприняв эту не предусмотренную никакими правилами вылазку, окончательно связать его с судьбой Академии. Попросту говоря, они хотели «взять с него слово».

Они подождали, пока г-н Ипполит Патар немного придет в себя, и все вместе спустились к привратнику, чтобы послать того за двумя экипажами.

Сначала они подумывали даже, не отправиться ли им на улицу Лаффит пешком, поскольку считали, что им будет полезно «глотнуть воздуху», – действительно, они давно уже не дышали с таким наслаждением, – однако потом сообразили, что уличные зеваки могут узнать г-на канцлера и г-на директора (кстати, это были уже не те г-н канцлер и г-н директор, которых мы описали ранее, так как Президиум Академии обновлялся каждые три месяца), а также г-на непременного секретаря. Они решили не подвергать себя риску, чтобы из-за чьей-нибудь непристойной выходки не пострадало академическое достоинство.

К тому же, говоря откровенно, они просто торопились посмотреть на своего нового коллегу. Если вы думаете, что в обоих экипажах речь шла только о нем, то вы не ошиблись.

В первом рассуждали:

– Да кто же он такой, в конце концов, этот господин Лалуэт, литератор? Это имя кого-то мне напоминает. Кажется, он что-то опубликовал совсем недавно. Во всяком случае, его фамилия мелькала в газетах.

А вот о чем беседовали во втором:

– Вы обратили внимание, что он сопроводил свою подпись любопытным примечанием: «отмеченный Академией»? Весьма остроумный человек. Ясно дает понять, что он – уже один из нас.

В общем, они перебрасывались словами и даже шутили, как всегда, когда жизнь прекрасна.