Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК

Уилкинс был не в восторге от такого «сообщения», которое сначала принял за дружескую шутку Гослинга. Узнав потом, кто истинный автор (хотя открытку подписали и Франклин, и Гослинг), он не простил Розалинд этой выходки, преувеличив ее стремление унизить его и забыв о розыгрышах, которые устраивали над ней коллеги. Не стоит упускать из вида тот факт, что в открытке говорилось о кристаллической А-форме ДНК, с которой получалось много артефактов в картине дифракции, а анализ с использованием функций Паттерсона не давал однозначных результатов относительно наличия спиральной структуры. А Гослинг часто говорил, что Розалинд никогда не считала В-форму неспиральной{867}. Шутки шутками, но вышло, что Франклин написала уведомление о собственных «похоронах»: историей с открыткой отмечен конец ее пребывания в Королевском колледже.

Есть печальная ирония в том, что отчасти из-за добросовестности и упорства Розалинд Франклин, побуждавших ее не сворачивать с пути медленного, кропотливого анализа, ее имя долгое время не звучало в истории науки. Она, увы, недооценила скорость прогресса в построении моделей кембриджскими коллегами. На симпозиуме в честь сороковой годовщины открытия структуры ДНК Гослинг сожалел, что Франклин и он не успели полностью интерпретировать с таким трудом полученные карты Паттерсона раньше, чем Уотсон и Крик объявили о своей модели. Гослинг грустно вспоминал: «Конечно, если кошка выпрыгнула из мешка, ее не посадить обратно. Мы снова посмотрели на нашу цилиндрическую функцию Паттерсона: ясно видны пики, представляющие тяжелые группы из фосфора и кислорода, лежащие на двойной спирали. Одна цепь шла вверх, другая – вниз». На неизбежный вопрос, нашли бы они ответ самостоятельно, он честно ответил: «Не знаю. Может быть, и нашли бы, но ведь все становится совершенно очевидным, когда тебе говорят, куда смотреть»{868}.

Для Джеймса Уотсона лето 1952 г. тоже было хлопотным. После поездок в Париж, Руайомон и Итальянские Альпы его пригласил Луиджи Кавалли-Сфорца из Пармского университета, раньше работавший в Кембридже, на II Международную конференцию по генетике микроорганизмов. Трехдневное мероприятие проходило в начале сентября в красивом городе Палланце на берегу озера Лаго-Маджоре на северо-западе Италии{869}. Важнейшими на конференции были доклады Кавалли-Сфорцы, Уильяма Хейса из Медицинской школы Лондонского университета и Джошуа Ледерберга из Висконсинского университета, которые установили существование двух отдельных полов у бактерий{870}.

В 1946 г. Ледерберг, изучавший тогда медицину в Колледже терапии и хирургии Колумбийского университета, отправился к Эдуарду Тейтему в Йельский университет, чтобы работать над диссертацией в области генетики микроорганизмов. Эти два блестящих ученых изучали генетическую рекомбинацию у бактерий при передаче генетического материала от клетки к клетке{871}. Через год Ледерберг стал профессором Висконсинского университета в Мадисоне, а в 1958 г. вместе с Эдуардом Тейтемом и Джорджем Бидлом получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине.

Стремительному взлету Ледерберга, который был лишь на три года старше Уотсона, можно было позавидовать. Хотя Джеймс и сам стал нобелевским лауреатом уже в 39 лет, в 1967 г. он сказал: «[Ледерберг] поставил такое огромное множество чудесных экспериментов, что практически никто, кроме Кавалли, не осмеливался работать в той же области. Я слышал, что Джошуа с раблезианским размахом читает лекции по три-пять часов без остановки – ясно, что он enfant terrible. К тому же он обладает богоподобным свойством с каждым годом раздаваться вширь, возможно, чтобы однажды заполнить всю Вселенную»{872}. Памятуя, что отец знаменитого ученого и его дед с материнской стороны были ортодоксальными раввинами, Уотсон пошутил: «Только Джошуа получал некое удовольствие от раввинской сложности, пронизывающей его недавние статьи»{873}. Уотсон предпочитал более понятные объяснения Уильяма Хейса{874}.

Вернувшись в середине сентября в Кембридж, Уотсон бросился в университетскую библиотеку и прочел все журнальные статьи Ледерберга, которые только нашел. Подстегиваемый присущим ему соревновательным духом, он скрупулезно искал что-нибудь, что позволило бы «совершить невероятное – утереть нос [Ледербергу] корректной интерпретацией его собственных экспериментов». 27 октября он написал сестре о своих изысканиях: «Если все получится, будет очень здорово, потому что это разрешит существующий уже пять лет парадокс и позволит быстро продвинуться в генетике микроорганизмов… Было бы приятно обойти Джошуа Ледерберга в том, чем он занимается всю свою жизнь (пока что довольно короткую – ему лет 28)»{875}.