Тайная история Костагуаны

Примерно тогда же он знакомится с Паулой Шомодь, венгерской актрисой, любовницей дона Карлоса, сторонницей возведения его на испанский престол и belle dame sans merci[22]. Паула и вправду красавица, и по возрасту она ближе к контрабандисту, чем к претенденту на корону, и в жизни Коженёвского случается то, что обычно случается в романтических книжках: между ищущим себя юношей и ищущей приключений любовницей дона Карлоса завязывается роман. Они тайно и часто встречаются в портовых номерах. Дабы не быть узнанной, Паула накидывает капюшон в лучших традициях миледи Винтер, а Коженёвский приходит и уходит через окно, превратившись в завсегдатая марсельских крыш… Но рай тайной любви не вечен (таковы законы романтики). На сцене появляется Джон Янг Мэйсон Кей Блант, американский авантюрист, который разбогател в Панаме во времена золотой лихорадки, когда железной дороги еще не было и он перевозил золотоискателей с одного края Перешейка на другой. Блант – кто бы мог подумать! – начинает интересоваться венгеркой. Он не дает ей проходу, преследует совершенно водевильным образом (вот она прижимается спиной к стене, а он стоит, заключив ее в железную ограду своих рук и шепчет на ухо непристойности с рыбным душком). Но донья Паула женщина добродетельная, и ее религия позволяет ей иметь только одного любовника, так что она все рассказывает Коженёвскому, поднося при этом кисть тыльной стороной ко лбу и откидывая голову назад. Тот понимает, что в опасности его честь и честь возлюбленной. Он вызывает Бланта на смертельный поединок. В тиши марсельской сиесты вдруг раздаются выстрелы. Коженёвский подносит руку к груди и говорит: «Умираю!» Однако, как можно догадаться, не умирает.

Ах, дорогой Конрад, как порывист ты был в юности… (Ты же не обижаешься, что я с тобой на ты, дорогой Конрад? В конце концов, мы ведь так близко знакомы, так хорошо знаем друг друга.) Позже ты сам оставишь письменное свидетельство о своих похождениях, о первом плавании в качестве средиземноморского контрабандиста на борту «Тремолино», о столкновении с береговым патрулем – контрабандистов сдали с потрохами – и о смерти предателя Чезаре от рук собственного дяди, не кого иного, как Доминика Червони, корсиканского Улисса. Но «письменное свидетельство» в этом случае – снисходительное и чересчур щедрое словосочетание, дорогой Конрад, потому что дело обстоит следующим образом: даже по прошествии стольких лет, которые всё превращают в правду, у меня не получается поверить ни единому твоему слову. Я не думаю, что ты присутствовал при том, как Червони убил своего племянника, швырнув его за борт, я не думаю, что племянник пошел ко дну Средиземного моря под тяжестью украденных им десяти тысяч франков. Давай признаем, дорогой Конрад, что ты мастерски умудрился переписать собственную жизнь: твоя безупречная ложь – а иногда и не безупречная – перекочевала в официальную биографию, и никто ни в чем не усомнился. Сколько раз ты рассказывал про свою дуэль, дорогой Конрад? Сколько раз поведал эту романтическую и слегка выхолощенную историю жене и детям? Джесси верила в нее до конца своих дней, так же, как и Борис и Джон Конрады, убежденные, что их отец был современным мушкетером: благородным, как Атос, обаятельным, как Портос, и набожным, как Арамис. Но правда разительно отличается от твоей версии, и она куда более прозаична. На груди у Конрада, господа присяжные читатели, действительно был шрам от пули, но этим сходства между конрадовской и настоящей реальностями исчерпываются. Как и во многих других случаях, настоящая реальность похоронена под палой листвой могучего писательского воображения. Господа присяжные читатели, я снова собираюсь поделиться противоречивой версией, разметать палую листву, внести раздор в мирный очаг продиктованных истин.