Тайная история Костагуаны

А потом осторожно, словно выздоравливающего, взял меня под руку и отвел в еще одну гостиную, поменьше, в глубине дома. У книжного шкафа стоял человек с обветренным лицом, остроконечными усами и густой темной бородой. Он рассматривал кожаные корешки, а левая рука его покоилась в кармане клетчатого жилета. Услышав, как мы входим, он обернулся, протянул мне правую руку, и я почувствовал мозолистую кожу опытной ладони, твердость пальцев, знакомых и с элегантностью каллиграфии, и с восьмьюдесятью девятью способами вязать узлы. Наши руки столкнулись, словно две планеты.

– Меня зовут Джозеф Конрад, – представился он. – Я хотел задать вам несколько вопросов.

IX Признания Хосе Альтамирано

И я заговорил. Еще как заговорил. Я говорил без умолку, отчаянно: рассказал ему все, всю историю своей страны, историю ее жестоких обитателей и их мирных жертв, историю ее потрясений. В тот ноябрьский вечер 1903 года, пока в Риджентс-парке резко падала температура и деревья подчинялись закону осеннего облысения, а Сантьяго Перес Триана наблюдал за нами с чашкой чая в руках – очки у него запотевали от пара всякий раз, как он наклонялся отпить глоток, – наблюдал, восхищаясь игрой случая, сделавшей его свидетелем этого события, в тот вечер я говорил так, что заткнуть меня было невозможно. Там я узнал, где мое место в мире. Гостиная Сантьяго Переса Трианы, сотканная из останков колумбийской политики, ее игр и вероломства, ее бесконечной и неизменно необдуманной жестокости, стала сценой для моего озарения.

Господа присяжные читатели, дорогая Элоиса, в какой-то момент того ноябрьского вечера фигура Джозефа Конрада – вот он задает мне вопросы, а потом воспользуется моими ответами, чтобы написать историю Колумбии, или историю Костагуаны, или историю Колумбии-Костагуаны, или Костагуаны-Колумбии, – начала приобретать для меня неожиданное значение. Я много раз пытался отметить этот момент в хронологии моей жизни, и мне, разумеется, хотелось бы, описать его какой-нибудь громкой фразой Участника Великих Событий: «Пока в России Социал-демократическая рабочая партия разделялась на большевиков и меньшевиков, я в Лондоне открывал душу польскому писателю». Или: «Куба готовилась сдать в аренду Соединенным Штатам базу Гуантанамо, а в эту самую минуту Хосе Альтамирано делился с Джозефом Конрадом историей Колумбии». Но не могу. Такие фразы попросту невозможны, потому что я не знаю, в какой момент открыл душу и поделился историей Колумбии. Пока нам подавали печенье по боготинскому рецепту, испеченное служанкой Переса Трианы? Может, да, а может, и нет. Пока над крыльцом робко начинался мокрый снег и лондонское небо собиралось впервые за зиму завалить им живых и мертвых? Не знаю, не могу сказать. Но все это неважно, важна лишь догадка, которая тогда пришла мне на ум. Вот она: в доме № 45 по Авеню-роуд, при споспешествовании Сантьяго Переса Трианы, я отвечу на вопросы Джозефа Конрада, утолю его любопытство, расскажу ему все, что я знаю, все, что я видел, все, что я сделал, а он взамен достойно и правильно расскажет мою жизнь. А потом… потом произойдет то, что обычно происходит, когда жизнь человека оказывается записана золотыми буквами на доске судьбы.

«История оправдает меня»[39], – кажется, подумал я тогда (эту фразу я у кого-то стащил). На самом деле я имел в виду: «Джозеф Конрад, оправдай меня». Ибо я находился в его власти. Находился в его власти.

А сейчас настала пора открыться. Не имеет смысла откладывать: я должен рассказать о своей вине. «Я расскажу вам совершенно поразительные эпизоды времен последней революции», – говорит один персонаж чертовой конрадовской книги. Так вот я тоже расскажу. Поэтому я возвращаюсь к пароходу «Юкатан». И Мануэлю Амадору.