Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды

Он попросил Пакстона не входить в комнату, но Пампер настоял:

— Он же мой сын... был... моим сыном!

Мы вошли вместе. Вся комната была забрызгана кровью. Тимоти лежал, распростершись на кровати, и походил на анатомический муляж, ибо грудь его была вскрыта, а сердце вынуто.

Пампер не мог оторвать глаз от трупа сына.

— Неужели это было необходимо? — спросил он наконец.

Профессор Джьоти, стоявший в дальнем углу комнаты, слегка качнул головой.

— К сожалению! — прошептал он.

Пампер кивнул, пристально вглядываясь в лицо Тимоти, которое абсолютно лишилось юных мальчишеских черт,— перекошенное, побелевшее, заострившееся в жестокости.

— Не позволяйте моей жене заходить сюда,— с этими словами Пампер повернулся и вышел из комнаты.

Тело он приказал отвезти в морг.

Вот так и закончилось наше приключение в Каликшутре.

На следующий день пришли приказы для меня. Возвращаясь назад, на равнины, я постарался выбросить из головы ужасы прошлого месяца. Меня ждал мой полк, и вскоре времени обращаться к прошлому совсем не осталось. Новые приключения, новые задания...

Письмо д-ра Джона Элиота

профессору Хури Джьоти Навалкару

Симла 1 июля 1887 г.

Хури!

Что мы наделали? Что я наделал?

Я — врач. Хранитель человеческой жизни. А вы убедили меня стать убийцей.

Да, я возвращаюсь в Англию. Эти ваши разговоры о вампирах, жестоких демонах и кровожадных богах... Как мог я вас послушать! «Все это существует»,— говорили вы. «Нет! И еще раз нет!» — отвечаю я.

В Индии, может быть, верят в такое, но я, как вы часто напоминали мне, не индус. Так что я вернусь, как, без сомнения, должны вернуться все мы, британцы, в свой мир, где я смогу быть уверен в том, что есть и чего нет. Где смогу заниматься практикой, как мне велит совесть. И где искуплю свою ошибку, где буду спасать, а не уничтожать человеческие жизни.

Выезжаю в Бомбей завтра. Билет на пароход до Лондона уже заказан. Сомневаюсь, что мы когда-либо еще встретимся.

Жаль, Хури, так расставаться.

Засим и остаюсь. Ваш невольный друг

Джек.

ЧТО МЫ НАТВОРИЛИ?!

ЧАСТЬ II

Письмо д-ра Джона Элиота

профессору Хури Джьоти Навалкару

Лондон, Уайтчепель, Хэнбери-стрит,

«Подворье Хирурга» 5 января 1888 г.

Мой любезный Хури!

Как видите, я теперь прочно обосновался в Лондоне. Думаю, что вы запомните адрес и, несмотря на то, как мы расстались, воспользуетесь им, написав мне. Сейчас у меня мало возможностей участвовать в спорах, которыми мы увлекались раньше. Я никогда не был особо уживчивым человеком и все же иногда чувствую себя более одиноким в этом могучем шестимиллионном городе, чем когда-то среди Гималайских вершин. Из моих самых старинных друзей одного, Артура Рутвена, нет в живых — он, по-видимому, пал жертвой жестокого и бессмысленного убийства. Трагическая потеря! Мне его очень не хватает, ибо это был великолепный человек. Другой мой друг, сэр Джордж Моуберли,— вы, может быть, читали о нем в газетах, ибо он сейчас министр в правительстве,— практически забыл меня, так что я лишился его, как и бедняги Рутвена. Я оплакиваю их обоих.

Хотя не могу сожалеть о своей изоляции. Вообще-то, в моем распоряжении мало времени. Число моих пациентов все время растет, так что работой я загружен с головой. Мой кабинет расположен в самом отверженном районе этого великого города отверженных. Нет ни одного вида пороков или ужасов, которые бы не порождали здешние улицы, поэтому в течение целого месяца я ничего не чувствовал, кроме гнева и отчаяния. Отправиться за границу меня подвигла гордыня — почему я решил, что мне надо ехать на Восток, чтобы облегчить бремя человеческих страданий, когда здесь, в богатейшем городе мира, царит столь ужасное отчаяние?

Вам я могу признаться в своих чувствах к этому городу. С другими, однако, да и с самим собой, я холоден как лед. Иначе и быть не может. Ибо как еще я смогу пережить все, что вижу вокруг? Человек в подвале умирает от оспы, его жена на девятом месяце беременности, их дети ползают голые в грязи. Маленькую девочку, которая две недели как умерла, находят под кучей ее живых братьев и сестер. Вдова, больная скарлатиной, продолжает торговать своим телом в крохотной комнатушке на чердаке, в то время как ее дети мерзнут на пронизывающем ветру внизу, на улице. Даже в трущобах Бомбея мне не доводилось видеть подобного. Эмоции в таких условиях — пламя свечи на сильном ветру, и даже гнев я едва ли могу себе позволить. Но, к счастью, я по природе своей, как вы помните, существо бесстрастное. Силы логики и. рассудка, на которые я опираюсь сейчас в Уайтчепеле, всегда были преобладающими чертами моего склада ума. Несмотря на все ваши усилия, Хури, меня так и не тронули восточные учения. Вы, может быть, думаете, что все мои годы, проведенные в Индии, пропали зря. Но ничего не могу поделать с тем, каков я есть. Для меня никогда не будет иной реальности, чем та, которую я наблюдаю и на основании которой иногда делаю выводы.