Тайная история Владимира Набокова

Защищаясь, Набоков ответил тем же оружием. Рассказал, как из года в год исправлял «ляпсусы» Уилсона, охваченного «длительной и безнадежной страстью к русскому языку и литературе», отметил, что еще в конце 1957-го критик смешил его до истерики абсолютной неспособностью прочесть «Евгения Онегина» вслух, и далее разобрал некоторые допущенные Эдмундом «чудовищные ошибки». Предмет спора мэтров по большей части относился к таким нюансам, которые читатели, как правило, вообще пропускают. Публике было интереснее, как две живые легенды громят друг друга.

Уилсон признал, что мог допустить какие-то ошибки и что задним числом первая рецензия на «Онегина» кажется ему «обиднее, чем она задумывалась». В ответном развернутом комментарии Набоков утверждал, что Уилсон упустил самую суть, объясняя, что подлинная причина дуэли Онегина с Ленским в том, что некоторые вещи, в частности amour propre[22], сильнее дружбы.

Поскольку издатель получил разрешение отправить верстку «Онегина» Уилсону в 1963 году, Набоков заключил, что критик задумал свою атаку еще до визита в Монтрё. На самом деле Уилсон получил книгу много позже, но Набоков не знал правды и считал, что в 1964 году Эдмунд лишь изображал дружбу, вынашивая планы публично с ней разделаться.

Так вымышленная дуэль пушкинских героев спровоцировала другую, жертвой которой, правда, стали не ее участники, но сама их дружба – самая крепкая, какая была у Набокова в зрелом возрасте. Уилсона, в первые месяцы знакомства считавшего Владимира «ни белым, ни красным», поразила слепота, которая мешала ему разглядеть человека за штампом. И все же если бы Набоков меньше скрытничал и не твердил на публике, что его произведения не имеют отношения к актуальной политике, а Уилсон, со своей стороны, уделил «Бледному огню» хотя бы половину того внимания, с которым прочел «Евгения Онегина», критик мог бы по-новому взглянуть на первопричину раскола с писателем.

В «Бледном огне» Набоков увековечил многие беседы и споры с Уилсоном. В результате получился не только памятник арестованным и погибшим в России, но и хроника блистательного двадцатилетнего состязания друзей, элегия о дружбе, которой вскоре не станет.

4

Онегинские баталии, то затухая, то разгораясь, тянулись больше двух лет. Владимир высказал мнение, что «Пушкин в 1830-х владел английским примерно так же, как мистер Эдмунд Уилсон ныне владеет русским». Эдмунд, как будто пытаясь спасти гибнущую дружбу, даже набросал статью, намереваясь опубликовать ее под псевдонимом. В статье он утверждал, что противостояние оппонентов – не более чем спектакль, что все ошибки критика допущены намеренно, а свои язвительные ответы Набоков писал чуть ли не под диктовку Уилсона. К чести Уилсона, текст так и не дошел до печати.

Тем не менее в феврале 1966-го Набоков подал в Encounter длиннющее пошаговое опровержение неизданной статьи Уилсона и, не сумев сдержаться, выпустил очередь по другим потенциальным переводчикам «Онегина». В мае на страницах того же журнала развернулась полемика Набокова с поэтом Робертом Лоуэллом. Лоуэлл называл набоковский перевод Пушкина «надувательством» читателей; Набоков в ответ обратился к Лоуэллу с настоятельной просьбой «прекратить уродовать беззащитных мертвых поэтов».

Для западных интеллектуалов, интересовавшихся событиями в мире, Encounter до конца 60-х годов был ареной литературных диспутов. Основанный Ирвингом Кристолом и поэтом Стивеном Спендером, журнал регулярно публиковал работы видных писателей, начиная с Э. М. Форстера и заканчивая Сильвией Плат и Хорхе Луисом Борхесом. Эдмунд Уилсон расписывал на его страницах достоинства «Доктора Живаго»; Мэри Маккарти писала для него обзоры. Encounter даже напечатал вышедший вслед за «Иваном Денисовичем» рассказ Александра Солженицына «Матренин двор», историю притесняемой крестьянки, которая жертвует всем ради неблагодарных и черствых односельчан.

В 1963 году публиковаться в компании самых известных современных авторов было для Солженицына в порядке вещей. В одном только Советском Союзе разобрали почти миллион экземпляров «Ивана Денисовича». Тем не менее о Солженицыне мало что можно было узнать из газет. Да и сам он избегал общаться с журналистами.

Для человека, вырвавшегося из многолетней изоляции в динамичный мир современной художественной прозы, Солженицын прилагал удивительно мало усилий к тому, чтобы наверстать упущенное. Свою литературную мощь он набирал практически в изоляции. Набоков же, наоборот, формировался под влиянием лучших образцов многовековой культуры России, Европы и Америки и, изучив мировую литературу от самых истоков, поднялся к ее вершине. Оба читали – и любили – Толстого и Чехова. Но база у Солженицына была гораздо беднее. Тем поразительнее, что он сумел перенять толстовскую полифоничность, применив ее к созданию собственного эпоса.