Тайная история Владимира Набокова

Вера особенно возмущалась студентами-демонстрантами, говоря, что университетскому руководству надо бы их приструнить. Она считала, что наивные американцы не прислушались к тем, кто предостерегал их против коммунистов, и поэтому красным удалось внедриться в образовательную систему США и разрушить ее изнутри. Скептически относился к митингам и забастовкам и друг семьи Набоковых Уильям Бакли, который в том году участвовал в гонке за пост мэра Нью-Йорка в качестве «темной лошадки». Бакли уверял, что протестующие попросту с жиру бесятся, их возмущение – показное, и они «бросили бы на произвол судьбы малышку Анну Франк, будь ее мучителями не нацисты, а коммунисты».

Разделяя воззрения Бакли на коммунизм, Набоковы сохраняли теплые отношения и с теми из друзей, кому внешняя политика Америки нравилась куда меньше. Один из них, Эдмунд Уилсон, как выяснилось, не платил подоходного налога в 40-е и в первой половине 50-х годов. В 1955 году с подачи жены Елены он попытался договориться с налоговой службой, но номер не прошел. В конечном итоге Уилсон оказался на скамье подсудимых и в 1958 году по решению суда лишился авторских отчислений и небольшого фонда, полученного в наследство от матери.

Уилсон отплатил обидчикам книгой «Холодная война и подоходный налог. Протест». В ней Эдмунд признался, что, самовольно уходя на налоговые каникулы, он не стремился кому-то что-то доказать, но когда ему пришлось ближе познакомиться с Налоговым управлением и его махинациями, его глубоко встревожила непрозрачность структуры этого ведомства. В будущем он планирует зарабатывать как можно меньше денег, чтобы заморить голодом налоговую службу и американский империализм, ведь последний, по его мнению, кормится из закромов первой.

При всем при том Уилсон оказался в числе обласканных президентской администрацией. Когда в 1963 году сам Кеннеди решил наградить его Президентской медалью Свободы, налоговая служба отправила в Белый дом ноту протеста на шестнадцати страницах. В документе говорилось, что Уилсон пишет обличительную книгу о подоходном налоге и оборонном бюджете, в которой критикует Налоговое управление и всю бюджетную политику США. Президент не отказался от своего выбора, заметив: «Это награда не за хорошее поведение, а за литературные заслуги».

Уилсону было приятно внимание Кеннеди, но высокого мнения Набокова о Линдоне Джонсоне он не разделял. Не одобрявший даже участия США в войне с Гитлером, Эдмунд считал вьетнамскую кампанию позорной. А получив приглашение четы Джонсон на летний фестиваль искусств, ответил отказом в такой грубой форме, что шокировал сотрудников администрации и взбесил президента. Культурная инициатива Белого дома обернулась публичной поркой Линдона Джонсона авторитетными мыслителями и деятелями искусства, и тот в ярости назвал своих интеллектуальных оппонентов «сукиными детьми» и «почти предателями», поклявшись больше никогда не иметь с ними дела.

2

В первые месяцы президентства Джонсона Уилсон ездил к Набокову в Монтрё. Эдмунд с Еленой погостили три дня: в первый поужинали с Верой и Владимиром, а на второй дали в честь хозяев праздничный обед. Происходившей из аристократического рода Елене казалось, что Владимир живет «словно князь при прежней власти». Апартаменты Набоковых были довольно скромными, но Уилсону, который никак не мог решить своих финансовых проблем, претила роскошь «Монтрё-Паласа».

С последней встречи Владимира и Эдмунда прошло семь лет. До поездки в Монтрё Уилсон жаловался одному из друзей, что Набоков «разобиделся» на него из-за «Лолиты». Однако восторженное принятие Уилсоном «Доктора Живаго» тоже сыграло свою роль. Все эти годы литераторы продолжали обмениваться письмами, но уже не так часто, как раньше. Набоков, круг общения которого в Монтрё неумолимо сужался, неоднократно первым нарушал затянувшееся молчание. Причем его послания порой звучали жалобно («ты меня совсем забыл»).

Возможно, именно тоска по былой дружбе заставила Набокова отбросить недоверие, которым он с годами проникся к литературным оценкам Уилсона. После долгих колебаний он принял решение, которое наверняка встревожило обоих, – за несколько месяцев до визита Уилсона в Монтрё отправить ему верстку «Онегина».

Но на те три дня, что Уилсон гостил в опустевшем по случаю межсезонья «Паласе», к ним с Набоковым словно бы вернулась давняя, ничем не замутненная дружба. Искрометные беседы, в том числе о достоинствах разных бритв, казалось, затмили собой и Ленина, и «Лолиту», и «Живаго», и медленное угасание двадцатичетырехлетней переписки.

Из последних книг Набокова Эдмунду не пришлась по вкусу «Лолита», зато понравился «Пнин», которого он называл «очень хорошим». Невозможно с точностью установить, был ли Уилсон на тот момент знаком с текстом «Бледного огня», потому что никаких его отзывов на роман в печати так и не появилось. Если нет, то это большая литературная потеря. Набоков исподволь наполнял свою безумную земблянскую сказку разговорами и спорами с Уилсоном, как будто вел тайный диалог, понять который мог один лишь Эдмунд.