Триффан обернулся затем к Мэйуиду, возложил лапы на плечи его и, черно-белый в ярком свете месяца, начал произносить слова, которым научил его Брекен...
Яркий месяц лил свой свет в этот миг и на другой, гораздо более величественный по размерам Камень, возвышавшийся далеко к востоку от Хэрроудауна, в глубине Данктонского Леса. Он освещал нелепую фигуру взлохмаченного пожилого крота с кротким выражением глаз и лапами, которые умели исцелять все недуги.
Комфри сам не понимал, что привело его снова к Камню: все обряды были завершены, под землею в ходах и переходах наступило время беззаботного веселья. Но он пришел сюда, словно его издалека позвал знакомый, но забытый голос. Комфри знал лишь одно: это был голос близкого и дорогого ему существа.
Вначале он не мог понять, кто и зачем зовет его, понимал только, что к нему взывают о помощи.
Он подчинился голосу, приковылял к Камню и теперь терпеливо стоял, временами касаясь его и, как обычно заикаясь, вел с ним тихий разговор.
Прошло время, и Комфри осознал, что от него требуется, и стал произносить те самые слова, какие уже говорил собравшимся ранее возле Камня молодым кротам. Он стал произносить заклинание горячо и с охотой, потому что понял: где-то остался тот, кто еще не слышал его никогда в жизни. Но перед тем как начать, он прошептал:
— О, Камень... Если это Т-Триффан зовет меня, ппередай-дай, что я с-слышу его, ппож-жалуйста! Так, т-только бы чего не п-пропустить! В-всегда б-боюсь, что забуду, но н-нет, к-как можно!
Затем Комфри поднял лапу, инстинктивно повернулся на запад, потому что зов доносился именно с той стороны, и начал произносить слова, которые в эту поистине особенную ночь надлежит говорить каждому кроту:
Тут Комфри сам прервал себя и озадаченно пробормотал:
— Правда, я уверен, что они давно оставили норы и теперь мирно спят, в то время как их родичи распевают песни. Т-тем не менее придется повторить все сначала:
Комфри говорил ясным, четким голосом. Уже без всяких колебаний он обернулся к западу — туда, где, как он был теперь убежден, находился крот, нуждавшийся в защите и утешении, и продолжал:
Росами омоем лапы их,
Ветрами западными шкуры вычистим,
Лучшею одарим землею,
Солнечным светом пожалуем.
Молим семькрат благодать
Благодати:
Милости обличья,
Милости добродетели
Милости...
За много миль от Данктона одновременно с Комфри шептал эту молитву в Хэрроудауне и Триффан. Когда он дошел до этого места, неожиданно к нему присоединился еще один голос — это был голос Мэйуида. Постепенно он набирал силу, и пораженные кроты стали свидетелями незабываемого явления: из мрака, из глубин сердца, измученного болью и страхами, им с верою посылал свое благословение... Мэйуид:
(*Перевод Александра Чеха)
Хроники утверждают, что эти слова произносил Мэйуид, хотя непонятно, откуда он их взял и где нашел силы, чтобы выговорить. Известно только, что он обернулся к востоку и что голову его озарял свет месяца. Было видно, что боль не ушла из его тела, но ясно было и другое: надежда и знание явились к нему в этот миг, а ощущение одиночества прошло. Ему дано было услышать Безмолвие. Оно исцелило Мэйуида, изгнало мрак, сопутствовавший его детству, и одарило способностью любить и верить...
В Хэрроудауне все молчали. Смолкли разговоры в этот миг и во многих иных краях, где обитали кроты. Бодрствовал всю ночь до рассвета у Данктонского Камня и добрый Комфри. Когда же занялась заря, Мэйуида проводили до его норы и отправились соснуть, пока не настанет день. Когда же он настал, этот день, то принес с собою радость исцеления: у Мэйуида раны затянулись, и струпья засохли; у Смитхиллза следы лысухи тоже начали исчезать. Даже старушка Виллоу повеселела и заметно окрепла, что было немедленно замечено всеми.
Глава девятнадцатая
После того как этим событием была отмечена Середина Лета, жизнь в Хэрроудауне потекла мирно и спокойно. Успокоился и Мэйуид в ожидании того момента, когда Триффан найдет нужным увести их из окрестностей Бакленда. Он рассчитывал начать путешествие недели через две-три.