Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

К схожим выводам впоследствии пришел также и историк А.В. Репников, один из публикаторов материалов следственного дела В.В. Шульгина[796]. «Протоколы допросов и собственноручные показания представляют собой источник, близкий по характеру к мемуарам, — отмечал он. — Круг отраженных в них вопросов определялся интересами следствия, целью которого, в частности, было изобличить допрашиваемых в преступлениях. Это были «вынужденные воспоминания», а от ответов подследственных зависела их судьба или жизнь, что не могло не влиять на достоверность сообщаемых ими сведений»[797]. Историк также обратил внимание на то, что показания, данные на следствии, в некоторых аспектах могут оказаться более точными, чем воспоминания. Так, в частности, «при параллельном анализе и сравнении материалов следственного дела и воспоминаний Шульгина удалось выявить ряд случайных или намеренных неточностей, допущенных Шульгиным в его воспоминаниях»[798].

Мнения о ценности материалов следственных дел как исторического источника придерживался и историк А.Ю. Ватлин, исследовавший фонд архивно-следственных дел по политическим преступлениям, переданный в середине 1990-х гг. на постоянное хранение из архива Управления ФСБ по Москве и Московской области в Государственный архив Российской Федерации[799]. Ватлин отмечал: «При работе с архивно-следственными делами нельзя давать волю негативным эмоциям, хотя порой они просто захватывают исследователя. Он должен уподобиться археологу, которому для получения уникальной информации приходится терпеть особые обстоятельства, связанные с ее появлением»[800]. Одним из первых исследователь отметил, что для изучения деятельности органов госбезопасности в период Большого террора 1937–1938 гг. полезно привлекать показания осужденных впоследствии сотрудников НКВД. «На допросах они давали развернутые показания об атмосфере, царившей в органах госбезопасности в тот период, о давлении начальства и методах выполнения спущенных сверху контрольных цифр. Впрочем, и к этим признаниям следует относиться осторожно — методы их выбивания практически не изменились по сравнению с 1937–1938 гг.»[801].

Эту мысль развил новосибирский историк А.Г. Тепляков, активно использовавший показания арестованных чекистов в качестве источника для своей монографии о деятельности органов ОГПУ-НКВД в Сибири. Он отмечал: «Оценивая источники по карательной политике и практике ОГПУ-НКВД, следует учитывать особую ценность протоколов допросов сотрудников госбезопасности и милиции, которые как в 1938–1941 гг., так и в 50–60-е годы давали в НКВД-КГБ показания о своей репрессивной деятельности. Это массовый и очень ценный источник о внутренней жизни карательного ведомства, позволяющий увидеть и понять действие механизма репрессий… Несмотря на необходимость критического подхода к подобным документам, следует отметить, что сведения об атмосфере в органах НКВД, арестах и допросах, уверенности или сомнениях чекистов в их правильности, соревновании в репрессиях, подробности уничтожения людей — все это проверяется и дополняется информацией уцелевших жертв репрессий, материалами внутриведомственных и прокурорских проверок и в основном соответствует действительности. Таким образом, в наиболее существенных аспектах показания чекистов отличаются высокой степенью достоверности»[802].

Аналогичной точки зрения придерживаются историки Н.В. Петров и М. Янсен, подчеркивавшие, что архивно-следственные дела репрессированных чекистов «являются уникальными источниками информации и имеют огромное значение». «В них действительно содержатся самые фантастические показания людей, подвергавшихся пыткам во время допросов, — отмечали историки. — Однако при критическом подходе эти свидетельства могут дать совершенно достоверную информацию об обстановке в НКВД и взаимоотношениях различных кланов внутри него, о характере совещаний в НКВД, на которых обсуждались кампании репрессий, о частых беседах лидеров НКВД и их реакции на замечания Сталина и Молотова — этот список можно продолжать. Более того, достоверность и точность этих сведений может быть проверена и по другим, вполне добротным источникам»[803].

Впоследствии в свет вышел целый ряд публикаций материалов следственных дел руководителей и рядовых сотрудников советских органов госбезопасности[804]. Показания арестованных за «нарушения социалистической законности» чекистов неоднократно использовались историками для изучения механизмов репрессий 1937–1938 гг.[805], а публицистами — для обличения советской репрессивной машины; именно на них, к примеру, основана книга Н.В. Петрова «Палачи. Они выполняли заказы Сталина»[806] и другие публицистические публикации[807].